Записки доктора (1926 – 1929) - [44]
Ахъ, другъ ты мой милый, другъ мой далекій! Какъ тяжело, какъ больно мні жить безъ тебя! Видишь ли слезы мои и – что я тебя все также люблю, по теб'Ь все также страдаю – знаешь ли ты? О, другъ мой любимый, другъ незабвенный: молись за меня!
Тяжело мні, Господи! Ты самъ это видишь, Ты самъ это знаешь. Я не роищу на Тебя. Да будетъ Имя Твое Святое благословенно, что Ты посбтилъ меня горемъ, печалью! Но я – слабый, немощный человікь и не могу не грустить. Помоги же мні, Боже, въ подвигЬ трудномъ, что бы непасть мні подъ бременемъ тягостной ноши моей!
Братіє и други! Молитесь, что бы Господь укріпить немощь мою Своею всесильной Десницей. Молитесь и за душу друга моего, что бы Всевишній уиокоиЛъ ее въ царствіи небесномъ! Любовь ваша ко мн’Ь и къ умершей подругі моей и молитва ваша за меня и за нее будуть здісь моимъ утішеніем'ь въ горькой жизни моей! Аминь.
29 Апреля 1881 г. Послі 40-го дня, снилось мні разсказывала М. I. 3., что я пришла на кладбище и здісь явилась мні; матушка А. В-на и, указывая на свою могилу, сказала мні, что бы и я озаботилась приготовить для себя могилу въ этомъ же місті; „это місто хорошее“ добавила она. [102])
– Я, матушка, боюсь умирать, возразила я на эти слова.
– Что же ділать? И я боялась умирать и вотъ умерла.
– Имеете ли вы, матушка, общеніе съ здішнимъ міромь?
– Да, иміемь; [103]) и я каждую ночь хожу къ дітямь.
– Что же о. А-ръ ничего мні объ этомъ не сказывалъ? удивилась я.
– Онъ этого не знаетъ.
– А хорошо ли вамъ, матушка, на томъ світі? – Хорошо, любимый человікь и другіе молятся за меня Богу.
Этотъ разговоръ такъ подійствоваль на меня, что я вдругъ проснулась, – и что же вижу? – Возлі постели моей, въ білом'ь чепці, стоить умершая матушка. Я, вообще, не трусиха, – но, признаюсь, это видініе такъ поразило меня, что я закричала и, на крикъ мой, прибіжала моя горничная, которую я и оставила въ своей спальні; но послі того долго, часа два, не могла заснуть.
На другой день, я дала себі слово отслужить паннихиду по матушкі, на ея могилі. [104])
Кромі разсказаннаго здісь сновидінія были другія подобныя сновидінія нісколькимь лицамъ родственнымъ и не родственнымъ умершей и во всіхь ихъ видится одно: усопшая идетъ къ дітямъ или же дітей приводять къ ней, при чемъ, на занимающій всіхь вопросъ: хорошо ли ей на томъ світі? – всімь отвіть одинаковый: „хорошо за поминовеніе.“
Вічная тебі память, добрая подруга и ніжная мать! И въ семьі, и среди народа ты оставила по себі добрую память. А потому добрымъ словомъ, крестнымъ знаменіемь и искренней молитвой поминаетъ тебя и семья и народъ. [105])
Священникъ Александръ Ливанові.
Священник Александр Николаевич Ливанов. Начало XX века
Троицкая церковь села Александрова Пустынь Рыбинского уезда. Начало XX века
Двухклассное училище в селе Александрова Пустынь Рыбинского уезда. 80-е годы XIX века
Дача в деревне Михалёва «Ливановка». 1914
Александр Николаевич Ливанов в Ливановке
Доктор Константин Александрович Ливанов. 1912
Братья Ливановы: Герман (слева) и Вадим. 1914
Надежда Васильевна Ливанова (сидит), Мария Софроновна Герасимова, её дочь Лидия и сын Яков. 1915
Гимназистка Галина Ливанова. 1915. Фото Е. Сигсона
Константин Александрович Ливанов. 1916
Писатель и краевед Алексей Алексеевич Золотарёв
Празднование 15-летия естественно-исторического музея Рыбинского научного общества. 29 декабря 1929
Герман Ливанов, студент Горного института. 24 октября 1926 года
Константин Александрович Ливанов. 1919
Галина Ливанова. 1929
Галина Ливанова и братья Вейде: (слева направо) Всеволод, Юрий, Константин. 1929
Очерк Алексея Золотарёва из книги «Campo santo моей памяти»
Константин Александрович Ливанов (1874–1942)
Завтра уже сорочина, а я всё ещё не оправился от тяжелого удара, нанесенного мне смертью родного моего и горячо любимого К. А-ча, всё еще не свыкся со своей потерей, не приобрел себе душевного равновесия. Это был самый близкий мне по Рыбинску друг мой, чья беседа, чьи сердечные заметки, чей даже вид, один взгляд зачастую успокаивал меня и приводил меня к душевной ясности, которую я так ценю и которая неоднократно спасала меня на кремнистом пути нашей жизни. Да и было, несомненно, было что-то очень близкое и родственное не только в нашем общем духовном корне, в дружбе наших отцов, но и в нашей с ним общей линии развития, в общей судьбе.
Помню, на каком-то семейном Ливановском торжестве (я бывал у Ливановых в полночь и за полночь, а тем более неукоснительно разделял их семейное горе и радости) мы сидели с ним близко друг от друга, но всё же разобщенные чьею-то весьма широкою спиною. И вот во время какого-то единодушного веселья К. Ал. перегнулся ко мне, притянул меня к себе и чуть слышно с грустно-нежной улыбкой сказал мне: «А я… чувствую я себя в этой жизни странником, и это с детских лет до сего дня!» Мы горячо пожали друг другу руки, и искра любви, зажженная его словами, ожгла, воспламенила и надолго заполнила мое сердце пламенем такой же грусти, нежности и ответной любви к моему самому сердцевинному в Рыбинске другу. У меня чувство своего странничества в мире пробудилось еще в самые ранние гимназические годы, когда я впервые прочел в каком-то календаре о том, что родившиеся в месяце ноябре, под знаком Сатурна, осуждены на скитальчество в течение всей своей жизни. Я боялся этого скитальчества, я безумно любил свой родимый дом, маму свою, весь домашний наш уют и уклад, но по русской пословице: «Кто дом свой любит, тому далеко жить» – и я не однажды испытывал безумную горечь разлуки с родным городом и муки скитальчества, не раз испытывал, «как горек чужой хлеб и как тяжело всходить и спускаться по чужим лестницам».
