Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711 - [174]
Затем армия пошла далее без помех. 8-го (сентября) мы достигли Або, главного города Финляндии. (Это) большой, красивый город, но в то время (он был) покинут (жителями), как и весь край от Гельсингфорса досюда, ибо на всем (нашем) пути мы нашли только два обитаемых крестьянских дома. Страна повсюду живописна и плодородна; созревшие нивы стояли (неубранными), и мы (пользовались) всем в изобилии, находили между прочим множество домашней утвари и большое количество книг. Один русский солдат предлагал мне 10 фолиантов греческих Patribus приблизительно за 8 скиллингов; когда же я (от них) отказался, за невозможностью увезти их с собой, то (солдат) не пожелал нести их обратно и бросил в поле, где они (потом) и сгнили вместе со множеством (всякого) другого добра.
Край изобиловал скотом и хлебом, всякий убивал (скот) и забирал (припасов) сколько хотел. Колокола и церковная утварь были взяты и отосланы в Петербург. Словом, видеть такое опустошение не могло не быть больно даже для врагов.
В Або среди множества оставленных жителями книг я случайно нашел финскую Библию, каковую искал повсюду. Я привез ее домой и храню до сих пор. (Библия эта), вместе с так называемым маршальским жезлом (Prime Stav?), были (в настоящем походе) единственной моей добычей; но жезл я потерял дорогой, ибо привязал его к седельной луке, (Библию) же я вез на седле сзади.
14 сентября я ушел вместе с армией из Або.
17-го царь сам сел на галеи. Я поехал с (ним). Мы снова (прошли) на расстоянии близкого пушечного выстрела (мимо) шведского флота и 19-го прибыли в Гельсингфорс. Отсюда царь отпустил меня назад (к королю) с письмами[446]. (Но тут) я снова сделал большую (оплошность), передав (все) мои бумаги канцелярскому советнику Фальку, (который вслед за тем), по слухам, уехал вместе с другими в Петербург. Я отправился за ним вдогонку на шлюпке (и прошел) 5 миль, но не настиг его и должен был, к моему огорчению, вернуться (с пустыми руками). Впрочем, (я) хорошо (сделал, что вернулся), потому что, случись непогода, я бы нескоро проехал обратно столь дальний путь.
Нашел я свои бумаги (в Гельсингфорсе) опечатанными у одного капитана, датчанина (родом). Ему приказано было доставить меня в Ревель на бригантине, так как я не мог, да и (ни за что) не хотел идти обратно на яле Петра Флювера. (Последнему) по моей просьбе, (а также по ходатайству) покойного Фалька (и некоторых) наших добрых друзей, царь подарил маленькую бригантину, чтобы перевезти на ней (в Данию наших) людей. Мне царь пожаловал 50 червонцев.
22 сентября я переехал на бригантине в Ревель (на ревельский берег?); 23-го (отправился далее) из Ullfholm’a на маленьком плоскодонном голландском судне для молока (melkeskoyte), с парусом из старого мешка, привешенным к шесту, (и) при довольно свежей погоде, которая по пути все более и более портилась, (подошел) на 2*/>2 мили ближе к Ревелю, куда после больших опасностей и прибыл благополучно в тот же вечер.
(В Ревеле) я застал датского капитана Розенпальма[447]. (Он) зашел туда со своей шнявой, в которой открылась течь вследствие того, что он наткнулся на мель близ Эзеля. (В шняве) было 7 футов воды. (Розенпальм) послан был к царю с письмом по тому же делу, что и я, ибо (в Дании) думали, что я уже утонул, об этом он мне (сам) рассказал.
24-го (сентября) я выехал из Ревеля; прошел еще через несколько (противо)чумных застав, на одной из коих ночью меня чуть не застрелили. Дорогой я иногда испытывал большой недостаток в лошадях. 26-го (сентября) прибыл в Пернов, (но) тотчас же поехал далее, и, чтобы избежать задержания в разных местах, снова проскользнул тайком мимо нескольких чумных застав. Наконец, 27-го, не предупредив о себе, прибыл в Ригу, где в тот (самый) день умерли от чумы (местный) комендант и его жена. Великим для меня счастьем было то, что (рижский) вице-комендант, генерал-майор Буш, ныне покойный, был моим другом и вообще (доброжелателем) всех датчан; иначе мне пришлось бы плохо за то, что, проехав чрез столько замученных местностей, постоянно проскальзывая (тайно мимо карантинов) (и проскользнув) даже мимо стражи у городских ворот, я пришел просить у него содействия к продолжению моего путешествия. (Здесь), как и всюду, за подобные (тайные переходы меня) легко могли бы вознаградить пеньковой петлей. Но если б в это путешествие я выдерживал на каждой заставе карантин, то и в несколько лет не вернулся б на родину.
В Риге я принужден был переночевать. (Там) мне выстирали белье; (оно) было не только черно (от грязи), но и покрыто вшами, дезертировавшими на меня во множестве с матросов на яле и расквартировавшимися без приказания. Но (стирка) не помогла; (вши) уже завели себе гнезда в моей шерстяной одежде, и, таким образом, к великой моей досаде и неудобству, я должен был содержать на постое и кормить этих насекомых вплоть до самого Копенгагена.
29-го (сентября) прибыл я в Митаву. Я испытал большой недостаток в лошадях, но все же подвигался вперед, устраиваясь как умел — то добром, то силой и хитростью.
2 октября прибыл в Мемель, далее проехал на Кёнигсберг, Данциг и Столпе в Штеттин, взятый русскими накануне моего приезда
Книга рассказывает о жизни и творчестве ленинградского писателя Льва Канторовича, погибшего на погранзаставе в первые дни Великой Отечественной войны. Рисунки, помещенные в книге, принадлежат самому Л. Канторовичу, который был и талантливым художником. Все фотографии, публикуемые впервые, — из архива Льва Владимировича Канторовича, часть из них — работы Анастасии Всеволодовны Егорьевой, вдовы писателя. В работе над книгой принял участие литературный критик Александр Рубашкин.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.