Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711 - [172]
Наконец, за недостатком в съестных припасах, мы (предоставили морю) выбросить нас на курляндский берег, почитаемый всеми мореплавателями столь опасным, и только тут хорошенько опознались. Вышли мы на берег вброд и наподобие настоящих аргонавтов вынесли ял на луг, — ибо сидел он в воде всего на два фута или на один локоть, — и оставили на нем флаг и вымпел, (которые продолжали) развеваться (и) на суше. Для береговых крестьян зрелище это было необычно. Увидав, что в нашей лодке (только) люди да несколько ружей и пистолетов, они приняли нас за морских разбойников, на которых мы (действительно) всего более походили. Наконец мы зашли к одному из крестьян, где нас за деньги накормили и напоили… Все мы испытывали сильный голод и жажду. На мое счастье, проезжая ранее в том же году чрез Курляндию, я записывал для памяти в свой дневник необходимейшие в путешествии слова по-курляндски. Журнал этот я имел (теперь) при себе в кармане. Я вынул его и как умел воспользовался записанными в нем словами. Убедившись, что я немного понимаю по-ихнему, и (услыхав, что я) осведомляюсь об одном господине, которого они хорошо знали и который, как оказалось, жил так поблизости, они стали относиться ко мне с большим доверием.
Тут я не могу (обойти молчанием) любопытное приключение, из которого видно, как я (чуть было не) попал впросак, (связавшись) с [этим] глупым и строптивым человеком, Петром Флювером. Из деревни, близ которой нас выбросило — или, вернее, (сами) мы выбросились, — я поехал верхом в Виндаву купить для (своих) людей съестных припасов. (Флювер) напросился ко мне в спутники… Будучи вынужден скрываться и (имея при себе) королевский паспорт, в котором, на случай встречи в море со шведами, я назван был купцом, путешествующим по своим делам, я не мог выдавать себя за кого-либо иного (как за купца). Ввиду этого мы условились с Петром Флювером, что дорогой, в случае расспросов, он будет объясняться по-голландски и выдавать себя за голландского шкипера, я же буду говорить по-немецки и (выдавать себя) за купца, что и он (со своей стороны) будет подтверждать. Но не успели мы доехать до (Виндавы), как он уже (несколько раз) переменил (свои показания). Был он то голландцем, то норвежанином, то (уже) я не знаю кем. Благодаря таким (разноречивым заявлениям), я (в глазах встречных) являлся лгуном, так как, по соглашению (с ним, продолжал) называть его шкипером, а себя купцом. Вследствие этого во мне стали подозревать шведа и нас вежливым образом чуть не арестовали, (задержав) в доме у бургомистра. Как я узнал впоследствии, (курляндцы), из страха к русским, бывшим в то время хозяевами во всем княжестве, собирались заковать нас и отправить в Ригу, так как принимали нас за шведов, ибо не могли поверить, что мы датчане, проехавшие столь дальний путь в такой лодке. Я догадался об этой беде и для нашего спасения (стал) осведомляться о разных курляндских дворянах, с которыми познакомился год тому назад в Данциге. В числе других я назвал (и) ныне покойного обер-гауптмана, по-нашему штифтс-амтсмана, Кошкуля. Услыхав, что я его знаю и желаю с ним говорить, (виндавские власти), чтоб узнать истину, послали к нему со мной за милю с четвертью верховного гонца. Перед тем как туда ехать, я заказал, что было нужно для продолжения путешествия, и, когда сказанный обер-гауптман велел сказать виндавцам, что я действительно тот (самый человек), за кого себя выдаю, (мы) избежали упомянутых (ожидавших нас) неприятностей, беспокойств и замедлений. При этом (случае Кошкуль) сообщил мне, как предполагали поступить с нами в Виндаве. После того (курляндцы), относящиеся к чужим, в особенности же к датчанам, (с крайней предупредительностью), стали в отношении нас отменно вежливы и услужливы, так что мы задешево получали все, что требовали и что (только) можно было добыть.
10 августа ял наш прибыл в Виндаву, и (того же числа) пополудни, подкрепив наши силы, мы пошли оттуда вдоль берегов. (Пристали) мы к одному островку против Аренсбурга на Эзеле. (Островок) называется Abrican. Здесь был всего один домик и один-единственный (житель). Простояли там несколько часов, изготовили (себе) пищи и поели. 11-го (августа) перед рассветом снова поставили паруса и вечером подошли к Гаспалю в Лифляндии.
12-го утром в течение 9 часов прошли по ветру 25 миль. Правда, в первые два часа было так тихо, что мы вынуждены были грести, но последние часы шли мы (на парусах) по 4–5 миль в час. Путешествовавшие по морю поймут, каково было (нам) идти в открытом яле. Сломайся малейшая из наших снастей, (курс наш), несомненно, направился бы вниз, в пучину.
В полдень пристал к берегу за милю от Ревеля.
Следуя моей инструкции, я тотчас (же) отправился в город, к коменданту, спросить, где находится царь. Комендант, бывший в 1709 г. комендантом в Нарве[441] и знавший меня (лично), сначала принял меня очень любезно, но кончил (тем, что), напившись (поступил со мной) весьма нехорошо, так что я вынужден был силой пробиться сквозь его (челядь) и гренадеров, стоявших у его дома с (примкнутыми) к ружьям штыками. Выбрался я счастливо, несмотря на хмель, — ибо по грубому русскому обычаю он жестоко меня напоил.
Книга рассказывает о жизни и творчестве ленинградского писателя Льва Канторовича, погибшего на погранзаставе в первые дни Великой Отечественной войны. Рисунки, помещенные в книге, принадлежат самому Л. Канторовичу, который был и талантливым художником. Все фотографии, публикуемые впервые, — из архива Льва Владимировича Канторовича, часть из них — работы Анастасии Всеволодовны Егорьевой, вдовы писателя. В работе над книгой принял участие литературный критик Александр Рубашкин.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.