Западноевропейская поэзия XX века - [127]

Так восславим все вместе Верлена, теперь, когда нет уж его.

То, чего не хватало ему и что было дороже всего,

Мы ему в состоянии дать, ибо все мы теперь стихи понимаем его,

распевают их наши девицы,

И композиторов наших великих аккомпанемент за их пеньем

струится.

А человек этот старый отправился в путь, он взошел на корабль,

приплывший из тьмы

И у черных причалов его ожидавший, хотя ничего не заметили мы,

Ничего, кроме паруса, что раздувался и хлопал, и мощной кормы,

за которой вскипала шумная пена.

Ничего, кроме голоса женщины, или ребенка, или, может быть,

ангела, звавшего тихо Верлена.

БАЛЛАДА Перевод И. Шафаренко

Все, от тирских купцов[188] и до тех, кто еще и сегодня

Отправляется морем торговые делать дела

На плавучих громадах — плодах инженерного воображенья,

Все, кого белоснежные чайки провожают качаньем крыла, —

Так платок еще долго, белея, трепещет вдали, а рука, что им

машет, уже недоступна для зренья, —

Все, кто землю покинул свою, чтоб назад уже не возвращаться,

Пожиратели синих пространств, — что им узкий морей лоскуток?—

Кто однажды из чаши пригубил, с ней больше не в силах расстаться;

Стоит сделать лишь первый глоток.

Моряки с затонувших судов, чьи названия в траурных списках, —

Крейсеров экипажи, внезапно достигшие вязкого дна,

И рыбачий патруль, и матросы подлодок, от раковин склизких,

Все, кто в море летит кувырком, когда киль вздыбит кверху волна, —

Их возвышенный жребий и долг петлей горизонта очерчен,

К славе путь им не надо искать — сам идет к ним соленый поток!

Рот пошире открой — и упьешься дымящимся смерчем;

Труден только лишь первый глоток.

Что они говорили в ту ночь, пассажиры в удобных салонах

И бедняги из третьего класса, что в трюме тихонько поют, —

В ту последнюю ночь под рычанье валов разъяренных,

Когда крик «Погибаем!» качнул переборки кают?

«С чем расстался однажды, о том не храни сожаленья.

Начинать ни к чему, если срок этой жизни истек.

Хорошо вновь найти тех, кто дорог. Но лучше — забвенье!

Нужно сделать лишь первый глоток!»

Посылка

Ходит море вокруг, то вздымаясь, то вновь опадая,

В сердце давняя боль утихает; дней сочащихся близок итог.

Это вечное море! Погрузимся в него, не страдая!

Труден только лишь первый глоток!

ФРАНСИС ЖАММ

Франсис Жамм (1868–1938). — Бесхитростная и чистая мелодия, пронизывающая книгу стихов «От заутрени до вечерни» (1898), выгодно отличала голос поэта от выспреннего версификаторства поздних символистов. Чувство единения с природой, поэтизация простой сельской жизни — таков строй этого сборника, углубленный в книгах «Траур вёсен» (1901), «Прогалины в небе» (1906) и др. С 1921 г. Жамм жил в глухой деревушке Аспарен, в Стране Басков, где им были созданы мемуары, а также классически прозрачные «Четверостишия» (1923–1925).

«Кто-то тащит на убой телят…» Перевод И. Эренбурга

Кто-то тащит на убой телят,

И они на улице мычат.

Пробуют, веревку теребя,

На стене лизать струю дождя.

Боже праведный, скажи сейчас,

Что прощенье будет и для нас,

Что когда-нибудь у райских врат

Мы не станем убивать телят,

А, напротив, изменившись там,

Мы цветы привесим к их рогам.

Боже, сделай, чтоб они, дрожа,

Меньше б чуяли удар ножа.

ЗЕВАКИ Перевод Бенедикта Лившица

Проделывали опыты зеваки

В коротких панталонах, и шутник

Мог искрой, высеченною во мраке,

Чудовищный баллона вызвать взрыв.

Взвивался шар, наряднее театра,

И падал в ахающую толпу.

Горели братья Монгольфье отвагой,

И волновалась Академия наук.

* * *

«На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый год…» Перевод Э. Линецкой

На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый год

припомнить — все мои печали и заботы.

Но если б у меня тогда спросили: «Что ты?» —

сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».

Я взаперти сидел и думал. Жар в камине,

снег тяжело валил, шло дело к январю.

Зря думал. Вот опять сижу один, курю —

все точно как тогда. А года нет в помине.

Как тонко пахнет старый мой комод.

А я был просто глуп, не понимал упорства

таких вещей и чувств. Ведь, право же, позерство

пытаться то изгнать, что в нас давно живет.

Целуемся в молчанье, плачем тоже, —

зачем же мысли нам? Зачем потоки слов?

Все ясно и без них. Знакомый звук шагов

речей сладчайших слаще и дороже.

Мы звездам имена даем, нам невдомек —

им не нужны названья и приметы;

не стоит подгонять прекрасные кометы,

в безвестность торопить и сокращать их срок.

Опять зима, но где те горести, заботы?

Припомню и опять забуду прошлый год,

и если б у меня теперь спросили: «Что ты?» —

сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».

* * *

«Осенние дожди, с утра застлала мгла…» Перевод Э. Линецкой

Вьеле-Гриффену[189]

Осенние дожди, с утра застлала мгла

весь горизонт. Летят на юг перепела,

и рыщет хриплый ветер по оврагу

и гонит, как метлой, дрожащего бродягу.

С окрестных косогоров и холмов

на крыльях медленных спустились стаи дроф;

смешные чибисы уже отсуетились

и где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись;

чирки-коростельки, как будто неживые,

ни дать ни взять — игрушки заводные,

дня через три над нами пролетят;

а там, глядишь, и цапли воспарят,

и утки взмоют легким полукругом

и затрепещут над пустынным лугом.

Придет пора — и странный ржавый клич

раздастся в небесах, — то журавлиный клин;

промчится хвостовой и сменит головного…