Западноевропейская поэзия XX века - [128]

А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовы

принять весь мир, по в нем жестокость и разлад,

и режут к праздникам в деревне поросят,

они так страшно, так пронзительно визжат,

и будничная жизнь порой не лучше ада.

Но и другое есть — с улыбкою по саду

идет любимая — сиянье, и прохлада,

и прелесть. Но еще есть старый-старый пес,

он болен, и лежит, уткнувши в листья нос,

и грустно смерти ждет, и весь — недоуменье…

Какая это смесь? И взлеты, и паденья,

уродство, красота, и верх и низ…

А мы, недобрые, ей дали имя — Жизнь.

* * *

«Отара грязная, и зонт линяло-синий…» Перевод Э. Линецкой

Отара грязная, и зонт линяло-синий,

и от тебя всегда попахивает сыром…

Ты посох вырезал из остролиста сам

и с ним взбираешься по склону к небесам

вслед за лохматым псом. Трусит твой ослик бодро,

и на худой спине позвякивают ведра.

Минуешь пахарей, минуешь кузнецов, —

подъем кончается. Там воздух свеж и нов,

там овцы на лугу, как белые кусты,

там растянул туман на пиках гор холсты,

там сипы важные — их шеи странно голы, —

и горы в дымчато-закатном ореоле,

и созерцаешь ты спокойно до зари,

как над безбрежностью там божий дух парит.

СИНДБАД-МОРЕХОД Перевод Ю. Денисова

В садах, где персики омыты ясным светом,

Как слезы, падают тяжелые плоды,

И, в грезах слушая прохладный плеск воды,

Жарою истомлен, Багдад недвижим летом.

Томится полудень, и словно спит дворец,

Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах.

Достоинство тая в движениях усталых,

К друзьям идет Синдбад — богач, моряк, мудрец.

Баранина вкусна, и сладостна прохлада,

Здесь бытие течет неспешно, без тревог.

Льет воду черный раб на мраморный порог,

И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?»

Дает роскошный пир прославленный Синдбад,

Синдбад умен и щедр, а мудрые счастливы.

Чудесной повести все внемлют молчаливо

О том, как плавал он и как он стал богат.

Курится в залах нард — благоуханья славы,

И жадно ловит их Синдбада тонкий нос.

Недаром соль сквозит в смоле его волос,

Ведь шел на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы.

Пока он речь ведет, на золотой Багдад,

На пальмы сонные струится солнце знойно

И гости важные разумно и спокойно

Обдумывают то, что говорит Синдбад.

ПОЛЬ ВАЛЕРИ

Поль Валери (1871–1945). — Первые поэтические опыты Валери, отмеченные влиянием Малларме, печатались еще в начале 90-х годов. Однако изобразительные средства, унаследованные от символизма, не удовлетворяли поэта, и он на целых двадцать лет уходит в «монастырь собственной души», чтобы разработать самостоятельную художественную систему, которая мыслилась ему в виде некоего «нового классицизма», обогащенного методами, заимствованными из области философии и точных наук. Воплощением этих концепций явилась поэма «Юная парка» (1917). Позже были опубликованы сборники «Альбом старых стихов» (1920) и «Чары» (1922). Предельная сгущенность поэтического языка, усложненность синтаксиса, искоренение окостеневших словосочетаний и замена их новыми словесными формулами, призванными «выразить невыразимое», — все это делало иоэзию Валери весьма трудной для понимания. В 1925 г. он избирается членом Французской Академии.

МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ (Фрагменты) Перевод В. Парнаха

Спокойный кров, где бродят голубицы,

Мелькнет из-за сосны, из-за гробницы.

Здесь полдень строит из огня и снов

Тебя, о море, в вечном обновленье.

Моя награда после размышленья —

Широко созерцать покой богов.

О, храм Минервы, постоянство клада,

Громада отдыха, обличье лада,

Бровастая вода, Глаз, ты таишь

Так много сна под пламенным покоем.

Мое молчание! Глубинным строем,

Мильоном черепиц спит Крыша крыш.

Плоды истаивают в наслажденье,

В восторг преобразив исчезновенье

Во рту, где гибнет эта красота.

Так я дышу моим грядущим дымом,

А небеса поют сердцам палимым

Метаморфозы каждого куста.

Затвор священный, где сгорают души,

Сиянью отданный обрывок суши,

Строй факелов, мне этот остров мил,

Одетый в камень и во мрак растений,

Где столько мрамора лобзает тени

И море верное спит у могил.

Большое море с даром прорицанья,

Хламида из сверканья и мерцанья,

Вся в идолах и солнца и луны,

Верховный змей, своею синью пьяный,

Кусает хвост своей же плоти рваной[190]

Среди отгулов, полных тишины.

Подуло. Жить! Попробуем! Так надо!

Вдруг книгу мне огромная прохлада

Захлопнула, звеня в морской пыли.

Летите, ослепленные страницы!

Ломайте, радостные вереницы,

Кров, где еще пасутся корабли!

ПОГИБШЕЕ ВИНО Перевод Бенедикта Лившица

Когда я пролил в океан —

Не жертва ли небытию? —

Под небом позабытых стран

Вина душистую струю,

Кто мной тогда руководил?

Быть может, голос вещуна

Иль, думая о крови, лил

Я драгоценный ток вина?

Но, розоватым вспыхнув дымом,

Законам непоколебимым

Своей прозрачности верна,

Уже трезвея в пьяной пене,

На воздух подняла волна

Непостижимый рой видений.

ДРУЖЕЛЮБНЫЙ ЛЕС Перевод М. Кудинова

О чем-то непорочном размышляя,

Плечом к плечу мы по дорогам шли,

Среди цветов неведомых земли

Шли об руку, молчанье сохраняя.

Казалось, будто мы обручены,

В ночи, что от лугов зеленой стала,

Где мы дары делили небывалой,

К безумцам расположенной луны.

Потом вдали мы умерли на ложе

Из трав и мха, теней не потревожа,

Ни вздохов леса, давшего нам кров.

И в вышине, средь вечного сиянья,

Мы, горько плача, встретились без слов,