Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг - [19]

Таким образом, различие по призывам сохранялось, но иногда оно было достаточно размыто. Например, в «старом» полку служил солдатик по кличке Чебурашка — зашуганное существо с сильно затянутым ремнем, в грязной мешкообразной форме. Он выполнял всю тяжелую работу и жестоко эксплуатировался, особенно «черными братьями». Так он отслужил полтора года, но оставался «духом» со стажем.

На новом месте службы маховик времени начал постепенный разгон. Сперва мне здорово помогло, что я был родом из Барнаула. Весной ушёл на дембель отслуживший «срочку» мой земляк-барнаулец Олег Крупин. По рассказам «дедов», он отличался огромной физической силой и смелостью. Во время массовой драки с гражданскими (осужденными на работы «химиками») на КПП Олег вырубил троих человек.

Кстати, местные относились к солдатам значительно хуже, чем на Украине, — сказывалось огромное количество частей в Приморье (рядом Китай, американские базы в Японии и Южной Корее), а также высокий процент осужденных среди местного населения. Рассказывали, что за год до моего прибытия в ресторане наши прапорщики сильно подрались с местными жуликами — те пришли разбираться, и получилась хорошая заваруха. Были раненые с обеих сторон.

Короче, память о себе Крупин оставил хорошую, и «деды» остолбенели, узнав, что я из Барнаула, долгое время меня вообще не трогали. В одну из июньских ночей дневальный позвал меня в каптёрку. За большим столом сидели Лис, Киркин, узбек Нуржастинов (большая голова, длинные усы и небольшое тельце напоминали мне таракана, позднее это прозвище приклеится к нему намертво). Они пили чай с пряниками, ели жареную картошку и слушали музыку.

— Ты вроде с Барнаула? — спросил Лис, пристально посмотрев на меня.

— Да, — ответил я.

— А Олега Крупина знаешь?

— Барнаул большой, там более полумиллиона человек.

— Ты зачем этого чмыря, Лунова, прессанул? (Будучи вместе в наряде он отказался работать и прошипел, что пожалуется на меня начальству, за что получил от меня в глаз. Под глазом у Лунова образовался синяк).

— Я был дежурным по роте, он отказался мыть умывальник и сказал, что, если буду его заставлять, он пожалуется «шакалам» (так звали офицеров). Ему замполит пообещал свое покровительство, после того как он на тебя пожаловался.

— Лунов — чмо конченное, и ты правильно поступил, но «шакалы» меня начнут напрягать, а мне светиться сейчас не канает.

— Мы с ним одного призыва. Если будут проблемы, я отвечу.

— Ладно, вроде пацан ты правильный. А звать тебя будем «сухарём». Суверов — значит сухарь, это канает, — сказал Лис и замолчал, смакуя сказанное. (Хотя это «погоняло» так ко мне и не прилипло, а после того как «закрыли» Лиса, о нём быстро забыли).

Меня явно недолюбливал узбек-«таракан», ему не нравилось, как ему казалась, слишком независимое мое поведение. Все же «таракан» пытался на меня «наехать». «Тараканчику» не нравилось, что я не пресмыкаюсь ни перед кем, начинаю показывать зубы, становлюсь слишком самостоятельным.

Спустя несколько дней после ночного разговора в каптёрке он, прихватив для храбрости еще одного узбека, завел меня в ленкомнату, на разборки. Ленинская комната предназначалась для политинформаций, занятий по политической подготовке, но ночью там проходили многочисленные выяснения отношений. На ночь она не закрывалась, а утром там можно было «загаситься» от зарядки, поспав несколько минут на стульях до завтрака.

Ударив меня пару раз по груди, он начал тихо говорить, что я должен выполнять все поручения старослужащих, ведь я отслужил полгода, — «Вот будешь «дедом», станет твоя жизнь мёдом».

— Сувер, ти щегóль, ти должень щурщать. Ти понял? А? Дедющкой станещь, балдеть будещь, тащиться будещь. Ти поял? А?

— Слушай, Нуржастинов, хватит меня «лечить» всякой туфтой. Русские должны выполнять всю грязную работу — они же молодые, а тот же Рахимов ничего не делает, он же ваш земляк! И так везде, какая же здесь дедовщина? Да пошли вы на х…й! — сказал я и вышел, махнув рукой. Разборок после этого не последовало. «Таракан» меня больше не доставал.

Дембеля

Во время моего прибытия в доблестный отдельный штурмовой полк ещё оставались несколько дембелей весеннего призыва 1986–1988 годов. Заканчивался июнь, а они всё ещё оставались в части, маясь, не находя себе места и предвкушая гражданскую жизнь.

Запомнился своей неординарной внешностью младший сержант Подшивалов из Якутска. В первый день моего прибытия я увидел его, слонявшегося от безделья по казарме. Чуть выше среднего роста, «накачанный», он ходил, поигрывая своими бицепсами. На правой руке красовалась татуировка с голой девушкой в лётной фуражке и надписями «КДВО» и «ВВС». Любимым элементом его костюма были подтяжки, они символизировали, по его мнению, гражданскую жизнь (джентльменский набор «дембеля» — подтяжки и плоский пластмассовый чемодан, называемый «дипломатом»). Он постоянно их теребил, легонько оттягивая.

Прохаживаясь мимо нас, когда мы стеклышками чистили древний, грязный казарменный пол, вертя вокруг своей руки кожаный солдатский ремень, он напевал популярный тогда куплет — «Какой тяжелый день, а-а-у-у-а, какой тяжелый день», при этом цедил: «Вешайтесь, уроды». Передние зубы у злого дембеля полностью отсутствовали, выпирали лишь золотые клыки. Подшивалов постоянно обсуждал свое возвращение домой на север, по реке Лене на пароходе. Его путь домой лежал куда-то на край земли. Его уже ничего не заботило, кроме скорейшей отправки в Якутию. Изредка рассказывал нам, как тяжело было ему служить, что была жесткая дедовщина, которую мы и в страшном сне и не увидим, что у нас не служба, а малина.