Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма - [34]
Конечно, люди всегда, с доисторических времен были одержимы темой смерти, и викторианская эпоха тоже не чуждалась этой темы[304]. Но викторианский «культ смерти» имеет очень мало общего с реалиями сегодняшнего дня, за исключением того факта, что этот термин был употреблен применительно к этой эпохе современным исследователем. Викторианцам был присущ напыщенный сентиментализм, смерть воспринималась как важнейший эмоциональный и духовный опыт, и чувство благоговения исключало всякую возможность превратить смерть в товар или развлечение. Кроме того, только «счастливые избранные», представители высшего общества викторианской Англии, могли позволить себе безраздельно предаваться воспоминаниям об усопших, в то время как остальное население довольно безразлично относилось к событию, именуемому тогда «день рождения на небесах»[305].
В Америке тема смерти стала часто фигурировать в средствах массовой информации во время Гражданской войны. Уровень фототехники тогда уже позволял запечатлеть ужасы войны, и в прессе стали появляться фотоснимки полей сражений и павших воинов. По этим снимкам члены семьи погибшего иногда могли его опознать. Но многие историки подчеркивают тот факт, что, как правило, на этих фотографиях не были запечатлены искалеченные тела. Этим снимкам была присуща «тщательно продуманная композиция», иногда даже постановочного характера. Ведущие фотожурналисты того времени — Мэтью Брэйди, Александр Гарднер и Тимоти О’Салливан — последовательно создавали «единство визуального восприятия» для читательской аудитории[306]. Эти фотоснимки не имели ничего общего с современными вуайеристскими имитациями смерти. У фотографий времен войны Севера и Юга было совершенно иное предназначение — они несли в себе серьезное политическое, эмоциональное и информационное содержание. И их целью никогда не было развлечение.
Изображения смерти также использовались, в частности, для поднятия национального духа и стимулирования патриотических чувств[307]. К концу XIX века широкое распространение получили военные мемориалы.
В XX веке представители таких движений, как символизм и декаданс, проявляли большой интерес ко всему сверхъестественному и к теме физического распада. Увлеченность культом Диониса и Элевсинскими мистериями, возрождение готики, важность темы смерти в ницшеанской философии, а также интерес нарождающихся социальных наук, в особенности социологии и этнографии, к таким темам, как самоубийство и погребальные обряды, — все это свидетельствует о том, какое место в умах занимала тематика смерти в то время[308]. Правда, подобно оккультизму и спиритизму, темы эти вызывали интерес преимущественно в кругах культурной элиты общества и так называемой образованной публики. Декадентские, псевдосатанинские увеселительные заведения вроде парижских Cabaret du Néant (кабаре «Небытие») или Cabaret de l’Enfer (кабаре «Преисподняя»), могли бы показаться самой близкой аналогией с развлекательной индустрией наших дней, если бы не их выраженная антирелигиозная направленность. Сатана и образы ада были там в центре развлекательной программы, тогда как в предисловии к этой книге уже говорилось, что при всем своеобразии современных развлечений, предлагаемых популярной культурой, отрицание христианских постулатов меньше всего волнует их создателей и публику.
Если говорить о предреволюционной России, то здесь образы смерти настолько легко внедрялись в повседневную жизнь, что в известном смысле напрашивается аналогия с современными реалиями. Культура царской России находилась под сильным влиянием декаданса и символизма. Российская элита всерьез увлеклась оккультными науками и темой смерти в прозе, поэзии и искусстве: «На рубеже веков отношение российской элиты к позитивизму и рационализму было в традициях европейского модернизма. Обрели популярность различные формы спиритизма и мистицизма, а также некоторые проявления сатанизма»[309]. В последней трети XIX века спиритизм (он же «столоверчение») стал настолько моден в среде российской аристократии и «образованной публики», что Л. Н. Толстой высмеял это увлечение в своей пьесе «Плоды просвещения» (1889), а Дмитрий Менделеев, создатель знаменитой периодической таблицы, учредил специальную комиссию, чтобы дать критическую оценку этому феномену и показать, насколько он противоречит данным науки[310].
В конце XIX века мистическое восприятие реальности завладело умами некоторых выдающихся интеллектуалов. Среди них — Владимир Соловьев, русский философ и христианский религиозный мистик, оказавший влияние на Достоевского, Александр Блок и русские символисты[311]. Религиозный философ Николай Федоров выдвинул доктрину физического воскрешения благодаря истинной вере[312]. В 1907 году Елена Блаватская предприняла попытку создать в России первое теософическое общество, что весьма соответствовало общественным настроениям того времени. Скандальное влияние неграмотного шарлатана и мистика Григория Распутина на семейство последнего российского императора — тоже свидетельство этой культурной атмосферы.
В самом начале XX века увлеченность темой смерти приобрела массовый характер на фоне поражения в Русско-японской войне и нарастающего социально-политического кризиса. Копеечную прессу, ориентированную на широкий круг читателей, наводнили всевозможные изображения черепов, скрещенных костей и скелетов. Однако, в отличие от массовой периодики в Англии и США, в данном случае речь шла не о фотоснимках, запечатлевших ужасы войны, героически павших воинов или жертв несчастных случаев. Это были политические карикатуры с использованием символики смерти. Вот мнение Джеффри Брукса, известного специалиста по истории России:
