Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма - [32]
Арьес и Йохан Хейзинга убедительно демонстрируют, что в те мрачные времена смерть не только происходила у всех на виду, но и была важным социальным событием. Существовала концепция так называемой «хорошей смерти» — то есть у себя дома, в окружении родных и близких. Ритуал смерти был четко прописан и являлся столь же важным, как и другие обряды. По средневековым меркам «Ars Moriendi» (руководство по искусству умирать) было бестселлером в течение двух столетий. По мнению Роже Шартье, в XV и XVI веках этот труд был столь же популярен, как «Le roman de la rose» («Роман Розы»), один из самых популярных романов Средневековья, и «De regimine principum» («О правлении государей» Эгидия Римского), влиятельнейший политический трактат. Успех «Ars Moriendi» был связан не только с содержанием — набором наставлений на тему «хорошая смерть христианина», но и с большим впечатлением, которое производили 11 иллюстраций, изображавших борьбу ангелов и дьяволов за человеческую душу. Согласно Шартье, в те далекие и тревожные времена эти гравюры баварского происхождения были очень распространены в Европе[292].
Другой причиной ощущения постоянного присутствия смерти была система наказаний. Принято было считать, что зрелище публичной казни имеет и развлекательный, и поучительный характер. Виселицы с болтающимися повешенными были привычной чертой как городского, так и сельского пейзажа.
В течение нескольких столетий во Франции (вплоть до Великой французской революции) повешение было наиболее распространенным видом смертной казни. В каждом городе и почти в каждой деревне имелась постоянно установленная виселица. По сложившейся традиции, казненного не вынимали из петли; мертвое тело продолжало висеть вплоть до полного разложения. Как правило, виселицы очень редко пустовали <…> Конструкция их варьировалась по усмотрению местных властей; устанавливали виселицы непременно на возвышении, рядом с оживленными дорогами[293].
«Отвратительный и грозный средневековый опыт смерти», как назвал его Хейзинга, нашел свое отражение в литературе, поэзии, живописи, философских трактатах. В период позднего Средневековья «смерть и некромания стали его основным организующим принципом, его центральной аллегорией»[294]. «Религия смерти», по словам Альберто Тенети, правила средневековой Европой. Смерть и процесс разложения изображались во всех подробностях. Еще одним зловещим символом были оссуарии при церквях в период разгула Черной смерти. В своем классическом труде, посвященном культуре Средневековья, Хейзинга высказывает следующую мысль: «Появление изображений трупов и мумий в иконографии и живописи стало сигналом глубокого кризиса, упадка культуры Средних веков»[295]. Арьес, со своей стороны, считал, что изображения разлагающихся тел ассоциировались с беспомощностью человека, а также с идеей извечной греховности. Представление, что тело святого неподвластно разложению, сохранялось в православии вплоть до конца XIX века — достаточно вспомнить описание похорон старца Зосимы в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы».
Изображения черепов, костей и скелетов в живописи, сопровождаемые латинскими изречениями Memento mori (Помни о смерти), Vita brevis (Жизнь коротка) и т. д., подчеркивали идею быстротечности и сиюминутности земного бытия, связанную с христианскими понятиями о загробной жизни и спасении души. В конце XIV века во французской поэзии впервые появляется тема «пляски смерти» — впоследствии она стала весьма популярна в искусстве. На полотнах мастеров из Нидерландов и Фландрии в XVI–XVII веках подчеркивалось, что богатство и земные блага преходящи, а смертельный исход неминуем. Это движение в искусстве получило название «Vanitas» («Суета сует»). Монолог Гамлета о «бедном Йорике» наилучшим образом подытоживает эти размышления, которые до недавнего времени были неотделимы от изображения черепа или от восприятия его как физического объекта.
Всеохватывающее доминирование религии в духовной жизни также усиливало завороженность смертью, с идеей ее неотвратимости и неизбежности Страшного суда[296]. Образы смерти в скульптуре, живописи и литературе носили преимущественно религиозный характер и использовались в морализаторском контексте. В Средневековье изображения смерти никогда не появлялись в моде или в интерьере жилища. Одежда, мебель, продукты питания, повседневные товары тех времен, восстановимые в мельчайших деталях на основе живописи и сохранившихся артефактов, никогда не украшались изображениями костей, черепов, скелетов или смерти с косой. Смерть не должна была одерживать триумф над жизнью; по выражению Арьеса, ее «следовало приручить», опираясь на веру в бессмертие души.
«Нераспространение» образов смерти в повседневности можно объяснить при помощи концепции «карнавальной культуры» Михаила Бахтина[297]. Ее главная идея — вечное возрождение. Да, смерть сильна, но только постольку, поскольку существует связь между жизнью и смертью. Карнавал представляет собой извечную борьбу жизни со смертью, и жизнь вечно продолжается. Истоки карнавальных празднеств — в языческом культе плодородия, и, по Бахтину, этим объясняется рискованный характер карнавального символизма, стремления перевернуть мир с ног на голову. Болезненной притягательности смерти противопоставляется возрождение, плодородие и вера в спасение души. В Средние века и в период Раннего Возрождения, хотя смерть была повсюду и вызывала неподдельный ужас, ее место в системе представлений средневекового человека было достаточно четко определено.
