Занавес, господа! - [36]

— Он называет имена этих людей?

Неожиданно Виктор задумался. Конкретный человек не знал конкретного ответа? Или природная восточная осторожность заставляла искать уклончивый путь? Я не старался уловить движение его лица, но пытался поймать его цепкий взгляд. Впрочем, бесполезно. Виктор слегка опустил веки и этого вполне хватило, чтобы создалась видимость, будто он задремал. Я, однако, мог не напрягаться, потому что "дремал" Хан всего несколько секунд, после чего произнес как всегда четким голосом:

— Точно не знаю. Думаю, конкретные имена в книге не называются, но легко угадываются. Глеб как-то сказал: "Я пишу о людях не великих, но многим известных, о фактах малоизвестных, но в определенной степени великих". Да, именно так он сказал. У меня хорошая память, я запомнил. И еще он сказал, что издателям нужно великое о великих и, желательно, скандальное.

— Значит, Потоцкий намерился этой книгой сделать всем сюрприз… Некоторые, однако, сюрпризы совсем не любят. Или я не прав? — Мой вопрос повис в воздухе без надежды на ответ. Но я решил удержать нить. — И что же, книга так и осталась в рукописи?

— Нет. Примерно месяц назад Глеб решил издать книгу на свои деньги. Какого издателя он нашел, не знаю. Он никому из нас не сказал.

— Вы все время говорите за всех, — осторожно заметил я.

— В компании Веры Аркадьевны все любят делиться информацией.

— Кроме вас?

— Я немногословен.

Это, разумеется, тоже могли подтвердить все. Даже я. Потоцкий, впрочем, тоже оказался не слишком болтливым. По крайней мере, что касалось его книги, не говоря уже о приключении в баре.

— Если Потоцкий решил издать книгу на свои деньги, значит, они у него были?

— В тот момент нет. Он занял. У меня, например, тысячу долларов.

— По сегодняшнему курсу это более шести тысяч рублей. Да-а, потеря ощутимая. — Я с сочувствием подумал, что Виктор Хан, может, и хороший художник, но вряд ли богатый. Ему, однако, мое сочувствие оказалось совсем без надобности.

— Я ничего не потерял, — произнес Виктор с некоторым удивлением, как будто я предположил нечто довольно несуразное. — Глеб вернул мне деньги за три дня до своей смерти. Он как раз раздавал долги.

— Значит, он занимал не только у вас?

— Не только. Так я его понял.

— А у кого, вы не знаете?

— Мне не говорили, а я не спрашивал.

Разумеется, он не спрашивал. Я бы удивился, если бы спросил. Хотя с учетом всего происшедшего у него могло бы хоть маленькое любопытство проклюнуться. Все-таки его пусть не ближайший друг, но достаточно близкий знакомый одалживает очень приличные для провинциального критика деньги, потом чуть ли не в одночасье их возвращает и через пару дней погибает. Любой нормальный человек голову бы уже напряг. Если, конечно, Виктор ничего не утаивает.

— Кто еще деньги Потоцкому одалживал вы не знаете. И с чего он вдруг разом разбогател, вы, разумеется, тоже не знаете?

Я был почти уверен, какой ответ получу. Но Виктор мою уверенность тут же втоптал в землю.

— Знаю. От Глеба. Чуть больше месяца назад с ним подписало договор одно английское издательство. Речь шла о книге, посвященной истории сибирского театра. Глеб еще говорил, что вот надо же, англичан интересуют сибирские театроведческие книги, а наших издателей — английские детективы. Англичане должны были перечислить какую-то сумму, под нее Глеб и занимал деньги. Нашим издателям он в то время еще не заплатил, потому что мне он деньги вернул в тех же купюрах, что я давал, по пятьдесят долларов.

— Вероятно, он успел получить деньги от англичан и ваши уже не понадобились?

— Да, Глеб так и сказал.

Ответ Хана как всегда был четким и ясным, но что-то меня насторожило. Пожалуй, насторожила мрачная задумчивость, промелькнувшая в глазах Виктора. Я не стал скрывать, что ее заметил. Напротив, я без обиняков спросил:

— Вас что-то смущает? Или я не прав?

— Правы, — с неожиданной готовностью согласился Виктор. — За неделю до смерти, в субботу, Глеб попросил машину у Кавешниковых. А на следующий день, в воскресенье, не сам вернул ключи от машины и гаража, а передал через Поспелова. Глеб сказал, что заболел. Но я догадываюсь, что он попал в большую переделку.

— Да ну? — не удержался я. Оказывается Хан знал, что Потоцкий брал у Кавешниковых машину. Хотя это, в общем-то, не диво. Но как он прознал про тот дурацкий случай в ночном баре?

— Я видел Глеба в понедельник. Проезжал мимо его дома, а он подходил к подъезду. На нем были темные очки. Я ему крикнул, но он не обернулся. Я торопился и не стал останавливаться. Тогда мне ничего странным не показалось. А потом показалось. — Виктор замолчал, но буквально на пару секунд, после чего продолжил без привычного понукания: — Первое. Глеб не носил темных очков. Я ни разу не видел. К тому же очки были большие, в пол-лица, из темной пластмассы. Старые очки, такие сегодня даже не продают, их можно только из чулана достать. Второе. После того как я окликнул Глеба, он слишком быстро вошел в подъезд. Сегодня я думаю, что он меня услышал, но не захотел встречаться. Третье. Почти через неделю, то есть в нынешнюю субботу, Глеб пришел к Кавешниковым и у него был синяк на лице. Он сказал, что ударился о косяк. То же самое он объяснял мне, когда приходил долг возвращать. Но я думаю, это не так. Я думаю, на него напали и избили. Но он не захотел в этом сознаться. Я не исключаю, что это было связано с деньгами, которые он получил. Глеб попросил у Кавешниковых машину, сказав, что ему надо что-то перевезти. Это могли быть деньги. С большой суммой на автобусе ездить неразумно.