Замурованное поколение - [58]

Мать глядит на часы.

— Включи, пожалуйста, радио.

— Зачем?

— Сейчас будет конкурс «Кто быстрей ответит?».

Будем просвещаться. Будем просвещаться, потому что трапеза закончена, остался только десерт. Включаю радио и иду к двери.

— Куда ты?

— У меня много работы.

— Разве она не может подождать?

Тетка говорит:

— Спокойнее надо, спокойнее.

— Я вам это напомню, когда вы будете куда-нибудь собираться и носиться как угорелые… и в конце концов все-таки опоздаете.

Мать оборачивается к отцу:

— Не забудь, что мы собирались пойти в театр «Талиа».

— Хорошо, я возьму билеты.

Смотрит на меня.

— Ты пойдешь, Алехо?

— Нет, я…

— Тсс!

Началась программа:

«Продукты Энзе, знаменитые экстракты…»

Я исчезаю.

Шум доносится и через закрытую дверь, но лишь как жужжание. На фоне музыки. Снова раскрываю «Молот», потом встаю, иду в уборную. Соседи, как видно, тоже просвещаются, потому что я слышу:

— Как называются люди, обитающие на противоположной стороне Земли?

— Антиподы.

— Две секунды! В Соединенных Штатах есть город, знаменитый своими бойнями… Как он называется?

— …Чикаго.

— Пять секунд! На каком языке говорил Иисус?

Молчание. Удар гонга.

— Кто автор «Божественной комедии»?

Тяну за цепочку, и шум льющейся воды заглушает ответ. Выходя, слышу, как мать говорит:

— Только на один не ответили. Он говорил на еврейском, да?

— Наверное…

Я кричу:

— На арамейском!

Снова захожу в свою комнату, на этот раз, только чтобы закрыть книгу. Сейчас мы повторим обычную сцену. С порога столовой я говорю:

— Я пойду погуляю…

Отец, сидящий у приемника, быстро поднимает голову.

— Опять?

Мать:

— Разве ты не собирался заниматься?

Мне даже не дают ответить, потому что отец заводит свою пластинку. Мог бы записать, чтоб каждый раз не трудиться:

— Так нельзя, Алехо, ты живешь вне дома. Не знаю, почему ты такой… Кроме того, мне не нравится это твое перескакивание с одного на другое: ты как будто никогда не знаешь, чего хочешь. Если надо учить, учи…

— Я иду только выпить кофе, на полчаса.

— Ну и что же… Все равно так не делают. А кофе можешь выпить и дома.

— Скоро вернусь, — заверяю я.

Ретируюсь, а он все ворчит:

— Так продолжаться не может. Если бы мы в принципе…

Я уже не слушаю, иду по коридору. Тихонько закрываю за собой дверь.

На лестнице темно, автоматика не работает. Вечно ломается то одно, то другое. И за это отдали полмиллиона.

Я опоздал на последний автобус, и мне приходная идти на улицу Мунтане, где сажусь на двадцать третий. Трамвай почти пуст. Качаясь, мчится на полной скорости. Какая-то девушка и я долго глядим друг на друга в оконное стекло; потом я отворачиваюсь. У нее только колени красивые. И глаза, конечно.

— Далеко едете?

Сажусь рядом с ней, она отводит взгляд. Протягиваю ноги под переднее сиденье.

— Всякий раз как я еду, слышу, как кто-нибудь задает этот вопрос. А так как сегодня никто его не задает…

Она не отвечает, смотрит на проносящиеся мимо дома.

— Когда приходится ехать, желательно иметь хороших попутчиков, общительных. Бывают люди, которые никогда не разговаривают, уткнут нос в книгу и читают, читают… Это неприятно, правда?

В ответ, разумеется, молчание.

— Бывают и такие, которые глядят в окно, будто их интересует пейзаж. А он вовсе и неинтересный. Все пейзажи похожи один на другой. А еще бывают пейзажи с коровами. Сам я, правда, никогда не видал… Но говорят…

Теперь она слегка улыбается, все еще отвернувшись к окну.

— Конечно, на это не стоит обращать внимания. Бывают люди, которые и в пути навоображают невесть что. Один мой друг уверяет, что как-то видел козу… Невероятно, не правда ли? Наверно, он по ошибке попал в зоологический музей.

Делаю паузу, опускаю глаза и смотрю на ее ноги.

— Когда я путешествую, мне, откровенно говоря, больше всего нравится, смотреть на коленки. К счастью, я родился в прекрасное время. Представьте себе, какая была бы трагедия, если б я жил, когда наши бабушки закрывали даже щиколотки… Я содрогаюсь от одной только мысли об этом.

Она качает головой, улыбается пошире и, видимо, скоро повернется.

— Впрочем, коленки наших бабушек представляют лишь относительный интерес, археологический… Если подумать как следует, у них, пожалуй, коленок и вовсе не было…

Еще немного, и она засмеется. Но мы уже приехали на Гран-Виа, и я встаю. Поклонившись, добавляю:

— Мне выходить. Жаль. Мы только что нашли общий язык…

Она говорит:

— Я тоже выхожу.

Идем на площадку, и, когда двери открываются, я пристально смотрю на нее и заявляю:

— Так и знал! Опять легкая победа!

И выхожу, даже не взглянув на нее.

Не оборачиваюсь, пока не оказываюсь на тротуаре, и оттуда вижу, как она идет по центральной аллее, худенькая и невзрачная, обиженная. И вдруг я чувствую, как краснею от стыда.

У дверей бильярдной встречаю Серра и Монфульеду, но чуть ли не обхожу их стороной.

— Эй ты, блудный сын!

— О!

Монфульеда закуривает сигарету. Я спрашиваю:

— Кто внизу?

— Никого.

Но народу полно. Серра говорит:

— Ты с кем сцепился?

Я инстинктивно прикладываю руки к щекам:

— А что?

— Да у тебя такое лицо…

— Я приставал к девушке.

Они переглядываются, смотрят на меня.

— У этого парня винтики не в порядке.

— Смейтесь!

Выходим на улицу и останавливаемся.

— Что ты, спросил ее, не хочет ли она переспать с тобой?