Замурованное поколение - [55]

Его присутствие помешало женщинам заметить мою явную озабоченность, хоть разговор меня и отвлек; однако потом, когда мы вернулись домой и я увидел Алехо, я снова разволновался до такой степени, что жена спросила:

— Случилось что-нибудь? Как больной?..

Я, конечно, сразу за это уцепился.

— Неожиданное осложнение. Придется вечером опять заехать к нему.

Это было довольно необычно, но никаких возражений не вызвало.

Я заставил себя посидеть с ними за кофе, хотя предпочел бы остаться один, и наблюдал за Алехо, чье присутствие вызывало у меня глухое раздражение; я понимал, что должен бороться с подобным чувством, но сейчас это было выше моих сил. Наконец он ушел, ничего не сказав о своих планах на вечер, он давно уже говорил только о том, о чем его спрашивали, да и то через силу.

Из дому удалось вырваться около пяти. Выкурил две трубки и три сигареты почти одну за другой и почувствовал лишь горечь во рту и оскомину — наверное, обед пошел не впрок. Позвонил из бара Марии Кларе, чтобы удостовериться, что она дома. Правда, я не застал ее дома один лишь раз, но это было неприятно, и снова испытать такое мне не хотелось. Мария Клара ответила сразу и сказала, что никуда не собиралась. Была немного удивлена, что я звоню в воскресенье, единственный день, который я целиком или почти целиком мог провести с семьей.

Мария Клара открыла, как только я позвонил, я никогда не носил с собой ключи от ее квартиры, и первые слова ее были те же, что у Бернардины:

— Что с тобой, Ансельмо?

Мы вошли в столовую, Мария Клара выключила приемник, а я снова закурил, хотя во рту и без того было скверно. Сразу же начал все объяснять, слишком много накопилось, и не просто хотелось высказаться, а нужна была ее помощь в этом деле, дома они мне не помощники. Там были бы слезы, причитания, а с Марией Кларой я мог этого избежать, во-первых, потому, что она не член нашей семьи, а во-вторых, характер у нее уравновешенный.

Разумеется, она немало удивилась моим откровениям, впрочем, не таким полным, как хотелось бы: что-то мешало мне рассказать ей о моих подозрениях, вернее, о том, что я думаю о роли, которую Алехо сыграл в убийстве политического деятеля; в самый последний момент я сказал себе, что это частный вопрос и в него не следует никого мешать. Достаточно поговорить о моей предполагаемой дочери, о том, как я обнаружил ее связь с Алехо, и о том, какие сделал для себя выводы.

Мария Клара задала мне несколько умных вопросов, как того и следовало ожидать, и, когда я попросил ее поехать в Тальядель и справиться в Бюро записей гражданских актов, она тотчас согласилась.

— Ты неплохо придумал, потому что кончатся твои сомнения. Хотя, по-моему, ничего мы не выясним. По-моему, они придумали эту штуку, чтобы тебя обчистить. — И добавила задумчиво: — Никак не предполагала, что твой сын способен на такое…

— Лучше тебе ехать завтра утром, — сказал я, пресекая ее комментарии, — чем раньше мы с этим покончим, тем лучше.

Мне пришлось объяснить ей, где эта деревня и каким поездом туда ехать.

— В Тарреге возьмешь такси, оттуда до деревни километра три. Я все тебе напишу, чтобы ты не забыла.

На обороте визитной карточки я написал полное имя девушки, дату ее рождения и имя матери.

— Если найдешь что-нибудь в бюро, — сказал я, — возьми выписку… Меня больше всего беспокоит, — тут же добавил я, — эта точность, которая не может быть случайной. Я познакомился с Флорой в начале ноября тридцать восьмого, и мы были близки восьмого и одиннадцатого, как раз за девять месяцев до рождения Ренаты, если она не солгала. И я не понимаю, как она могла бы узнать эту дату, после того как прошло столько лет.

— Странно, что ты сам об этом помнишь, — восхищенно сказала она. — Я и не знала, что у тебя такая феноменальная память. Или эта крестьяночка произвела на тебя такое впечатление, что…

— Нет, не в том дело. Я освежил свои воспоминания…

И я умолк. Просто удивительно, как я не подумал об этом раньше — наверно, из-за того, что очень уж меня выбили из колеи события этого дня. Об этом надо было вспомнить в первую очередь! Мария Клара заметила, что я внезапно замолчал, немного подождала, потом спросила:

— Что ты?

— Дневник! — воскликнул я. — Во время войны я вел дневник, где записывал, все свои приключения, военные и прочие. Я его и сейчас храню, поэтому и смог уточнить, когда именно я спал с Флорой. Должно быть, мой сын нашел дневник… Теперь я все понял! Он рассказал своей подружке, и они вдвоем… Какое свинство!

В приступе возмущения я разразился бранью. Мария Клара предпочла промолчать. Она понимала, что мне необходимо отвести душу. Меня возмущала не только афера, жертвой которой сын хотел меня сделать, но и та бесцеремонность, с какой он рылся в моих бумагах и читал такие сугубо интимные записи, которые касались только меня и тех, кто со мной был связан. Я признавал, что в те смутные годы поплыл по течению и действовал порой под влиянием примера товарищей или с отчаяния, а возможно, из страха перед смертью, но никто не имел права копаться в этом моем прошлом и бросать его мне в лицо, потому что и я был тогда другим человеком, и время было необычное: мы жили сегодняшним днем, и женщины поступали так же, одурманенные запахом пороха и нашего солдатского пота.