Замурованное поколение - [54]

Тогда все меняется. Мой сын становится жертвой, и такой жертвой, которая из-за этой передряги могла оказаться в еще худшем положении, чем я, даже если бы случай не привел меня к раскрытию обмана. Я мог потерять только что часть денег или даже все мои деньги, если бы понадобилось, что, однако, сомнительно, но я был уверен, что Бернардина, если б уж пришлось сказать ей правду, сумела бы понять и простить такое давнее юношеское прегрешение, совершенное до встречи с ней; а вот он, наоборот, мог потерять все: жизненные иллюзии, доверие, честность — основу наших отношений с людьми, способность любить достойную, честную девушку, которая в будущем вошла бы в его жизнь.

Необходимо было действовать осторожно, ничего не форсировать, так как теперь мне казалось, что я имею дело не с преступником, а с больным; больному же возвращают здоровье терпеливо, не насилуя природу, но поддерживая защитные силы организма, постепенно заступая путь болезни. Меня ждет работа долгая, требующая терпения, постоянного внимания и любви…

Но мне не давал покоя первый вопрос: откуда он узнал о моей связи с Флорой? Этого я никак не мог понять; надо было успокоиться, хорошенько подумать, пораскинуть умом. Мне вспомнилось, что дома я не раз рассказывал о войне, намекал на мои приключения и наверняка упоминал Тальядель, как один из населенных пунктов, где мы останавливались, отступая к городу. Но этого, конечно, было недостаточно. Алехо знал или мог знать, что я провел несколько дней в этой деревне округа Сегарра, но не более того. Потом, когда я уже подъезжал к кафе «Парельяда» — было еще рано и, поколесив по городу, я решил заехать за Бернардиной и Эммой, — меня вдруг поразила другая мысль. Девушка — из Лериды, об этом недвусмысленно свидетельствует ее акцент, пусть и сглаженный четырьмя годами жизни в Барселоне. Возможно, она родом из того же селения, могла знать Флору — там все друг друга знают — и узнать о ее связи с солдатом, сама Флора могла ей об этом сказать при случае, а может, кто-нибудь видел, как мы ходили на гумно, и потом это стало известно всем. Правда, в то время Рената еще не родилась, но она могла узнать об этом, когда подросла, от своих родных: такие сплетни переходят из уст в уста и передаются из поколения в поколение, какой-нибудь случай мог заставить вспомнить о них. И если мой сын когда-нибудь упомянул о том, что я бывал в Тальяделе, а это естественно, и раз девушка оттуда родом, то она могла это запомнить, учесть, что я врач, что служил в интендантских частях, запомнить примерное время нашего пребывания в деревне и мое имя и сообразить, что отец ее дружка и соблазнитель Флоры могут оказаться одним и тем же лицом. Во всяком случае, можно было попробовать — написать это письмо и посмотреть, что получится. И она не просчиталась.

Во всем этом была, надо признаться, некоторая натяжка; по сути дела, я строил эту версию лишь для того, чтобы иметь хоть какое-то объяснение, каким бы невероятным оно ни казалось, и другого у меня в тот момент не было. Тогда я решил, что в любом случае главным объектом моего расследования для раскрытия загадки должна быть личность девушки. Лучше всего бы поехать в Тальядель и там, на месте, разузнать, действительно ли существует уроженка этого селения по имени Рената Жаума Мальфре и какая у нее семья, если она действительно оттуда. Кроме того, не мешало бы узнать, что сталось с Флорой, умерла ли она, как утверждала девушка, или еще жива. Но я не мог уехать из Барселоны: пришлось бы давать слишком много объяснений, а мне не приходило в голову ни одного; и, разумеется, я не мог доверить это дело сыскному агентству, о чем я вспомнил потому, что Рената сказала, будто обращалась в подобные учреждения, чтобы найти меня. Я не представлял себе, как можно доверить такое внутрисемейное дело, требующее особой деликатности, постороннему человеку, каким бы ловким и профессионально молчаливым он ни был, даже если не сомневаешься в его прекрасных деловых качествах. Что же делать? Отказаться от этой мысли?

Была еще Мария Клара. На днях она вежливо отказалась выслеживать моего сына, и теперь я понимал, что поступила Мария Клара правильно: я предлагал глупость, и ей, естественно, показалось, что это непорядочно. Но именно это ее благоразумие, которое она еще раз доказала, вело меня к мысли, что Мария Клара — единственный человек, который может помочь мне. И на этот раз она, конечно, не откажется, ведь я попрошу ее об этом лишь после того, как расскажу обо всем с полной откровенностью; она поймет, что дело серьезное, что оно грозит серьезными последствиями, и сумеет должным образом оценить мое доверие. Будь что будет, надо попробовать, и чем скорей, тем лучше; если можно, сегодня же.

На какое-то мгновение, когда я остановил машину у кафе, я испугался, что придется все это отложить, так как Бернардина и Эмма сидели с неким господином, в котором немного позже я узнал генерала Рамиру; одет он был в крестьянский костюм, из-за которого я сразу и не понял, что это он. Я не видел его лет пять, с моей последней поездки в Мадрид, когда меня наградили за то, что я возглавлял инспекционную комиссию, но он нисколько не изменился. Разумеется, пришлось пригласить его к обеду, а я знал, что он любит посидеть после обеда за десертом, но, на мое счастье, генерал отказался. Он уже был приглашен, и увидимся теперь мы не скоро: он сегодня же уезжает в Марезму, где купил хорошее имение. Мы посидели вместе минут двадцать, и должен сказать, что его разговор, как всегда благородный и умный, немного отвлек меня от моих забот. Он поведал нам, что через четыре года намерен выйти в отставку и поселиться в своем поместье, «превратиться в каталонца», как он выразился. Сам он по-каталански не говорит, но все понимает, хотя из уважения к нему мы говорили по-испански.