Замурованное поколение - [52]

— А какие книги вы предпочитаете?

— О, всего не перечтешь! — снова засмеялась она. — Прочла кучу романов. Но я интересуюсь и искусством, особенно живописью. Если б могла, занялась бы рисованием. Я знаю, женщины не так одаренны, как мужчины, но все же я могла бы, как мне кажется, разрисовывать ткани или заняться чем-нибудь другим в том же роде…

— Еще не поздно, — заметил я. — Вы очень молоды.

— Для того чтобы начинать — не очень. Мне двадцать три года. Вернее, скоро исполнится.

Я воспользовался случаем и задал вопрос, ответ на который мог оказаться мне полезным:

— А в какой день вы родились?

— Двадцать первого августа.

— А, так у вас действительно скоро день рождения… — заметил я, глупо пытаясь сделать вид, что вопрос мой совершенно невинный, только я уверен, что ее не обманул, — это дал мне понять ее взгляд.

Я потянулся к дверной ручке, но их было две, и она нажала другую.

— Вот эта…

— Хорошо, — сказал я, повторяя слова, сказанные перед тем, как мы покинули столовую. — Я напишу вашему отцу и объясню все относительно вас, а дальше уж решит он сам. Полагаю, он захочет повидаться с вами.

Меня нисколько не смущало, что, когда я приду к ней во второй раз, мне придется сознаться в своем обмане. Рената умна и поймет, что я хотел узнать, какой она человек, прежде чем открыться. Ибо в тот момент я был уверен, что приду еще раз и признаю ее своей дочерью; последние фразы, которыми мы обменялись, заставили меня по-другому взглянуть на создавшееся положение и даже оставить без внимания ее легкомысленные поступки, в которых я убедился, увидев злополучный окурок. И не только оставить без внимания ее прегрешения, но и прийти к мысли, что все еще поправимо, если мне удастся использовать ей на благо зародившийся интерес к искусству, если я смогу вырвать ее из сомнительной среды, толкающей на скользкую дорожку, дам средства на ученье и помогу на новом пути, по которому она могла еще пойти, невзирая на свои двадцать три года. Я готов был открыть ей широкий кредит, и уже не осуждал так строго беспорядочную жизнь, которую она вела, потому что думал о том, что не одна она виновата во всем, что с нею случилось. Безусловно, она получила весьма нехитрое воспитание, а ее приезд в Барселону, когда ей исполнилось всего восемнадцать лет, возможно, окончательно подорвал ее нравственные устои. Она была молода и хороша собой, мужчины за ней увивались, а сверх всего еще этот материнский долг… Мне было неприятно, по-настоящему неприятно думать о тех связях, которые могли быть у нее за эти четыре года, мне претила эта мысль. Но разве мог я первым бросить в нее камень и отвергнуть ее, если не будет доказано, что душа ее окончательно растлена, а поверить в это — трудно. Мне следовало помочь ей. Я поставлю только одно непременное условие: полный контроль над ее поведением. Это единственный способ удостовериться, что усилия мои не будут тщетными.

К несчастью, все эти благородные замыслы, так быстро родившиеся в моем сознании, были разрушены, уничтожены несколькими фразами, которыми мы обменялись в самый последний момент, когда уже вышли на лестничную площадку и пожали друг другу руки. Она меня спросила, и это было вполне естественно, даже странно, что это не пришло ей в голову раньше:

— Если мне понадобится увидеть вас, как это можно сделать?

— Не беспокойтесь. Я обязательно приду еще раз, — сказал я. — Что бы ни решил ваш отец, я приду.

— Но меня не всегда легко застать… Я много времени провожу в библиотеке.

— А теперь я уже знаю, что с семи до часу вас можно найти в баре. Я могу зайти туда, если вы скажете, где он.

— Конечно, — без колебаний ответила она. — Это недалеко отсюда, на улице Инфанты Карлоты. Он называется «Попилс».

Я убежден, что сумел скрыть свое изумление, я обычно владею собой, но это невинное для нее признание поставило на дыбы всю мою подозрительность. Я снова вспомнил Алехо и, пока спускался по лестнице, не переставал думать о том, что это очень странное совпадение. Если мой сын был завсегдатаем этого бара — а я был склонен полагать, что это именно так, — то он и девушка не могли не быть знакомы. Даже, возможно, между ними существовала и более интимная связь, как знать… Фотографии!!!

Это пришло мне в голову внезапно. Где мог Алехо встретить девушку достаточно вольного нрава, чтобы удовлетворить эту его прихоть, как не в баре типа «Попилс»? Я, конечно, не мог быть в этом уверен, но предположение было слишком правдоподобно, чтобы его отбросить. А если они были в близких отношениях, как я подозревал, то и Алехо не мог не знать о претензии девушки на то, что она моя дочь. Возможно даже, они вместе придумали эту историю с письмом — правда, непонятно, с какой целью, разве что с целью просто-напросто досадить мне, возмутить мой покой. Я уже начинал понимать, что Алехо — юноша, способный на все, лишенный чувства ответственности и какого бы то ни было представления о приличиях.

У меня, разумеется, тотчас возник вопрос, на который пока что я не мог найти ответа. Ведь Алехо ничего не знал о моем приключении с деревенской девушкой; собственно, об этом, кроме меня, не знал никто. В тот момент я не мог вспомнить, хвастался ли я своей победой во время нашего пребывания в Тальяделе или немного позже перед кем-нибудь из товарищей, хотя бы перед Каррерасом, с которым мы повстречали ее, когда она шла с поля. Я сильно сомневался в этом, потому что всегда был сдержан, у меня хватало порядочности не предавать тех девушек, которые когда-либо доверялись мне. Но даже в том случае, если по какой-то причине я проговорился, до моего сына эти сведения дойти не могли, тем более так точно и подробно, что я обязательно угодил бы в ловушку, если бы случайно не увидел Алехо.