Замурованное поколение - [50]

Я не мог вспомнить, говорил ли я Флоре, что я студент-медик, но, наверное, просто забыл, раз уж она это знала. Прошло столько лет, и по дневнику теперь мало что восстановишь в памяти; к тому же такую подробность не выдумаешь. Поразмыслив, я счел рассказ Ренаты правдивым.

— И теперь вы… А почему вы хотите познакомиться с вашим отцом?

— Ну это же так естественно! — ответила она, подняв голову. — Не только потому, что об этом просила моя мать… За эти годы я предприняла несколько попыток, даже обращалась к услугам детектива. Но он, конечно, сразу мне сказал: слишком мало сведений, чтобы разыскать. В коллегии врачей, например, не знали никакого Ансельмо Гасуля. Может быть, он не закончил курса… Он закончил?

— Да, но я вам уже сказал, он здесь не живет. Ничего удивительного, что его нет в списках.

— А он женат, холост?.. — спросила она.

Я ответил вопросом на вопрос:

— Вы намереваетесь жить вместе с ним, если его найдете?

— Это не мне решать… Не знаю. Пожалуй, если подумать, — нет. Понимаете, — она быстро подалась вперед, — может быть, я разыскиваю его больше всего из любопытства… ну и хорошо знать, что у тебя еще есть кто-то, потому мать и хотела, чтоб я его нашла… Я не могу ни любить его, ни испытывать к нему вообще никаких чувств, ведь я его не знаю, никогда не видела… — Девушка подождала, пока я кивком выразил свое согласие, и продолжала: — Я даже не считаю, что он в чем-то виноват… То есть в том, что он меня покинул. Как сказала мама, он никак не мог знать, что оставил ее в положении, а кроме того, я уже говорила, она вышла замуж, так что я выросла в семье. — Помолчав, она спросила: — Вас удивляет, что я так говорю?

— Совсем нет, мне это кажется вполне естественным.

Решительно она казалась мне особой весьма благоразумной. Я оценил ее искренность, хотя слова о том, что она не может «испытывать к нему вообще никаких чувств», немного меня задели. Я и сам это понимал, но говорить об этом не стоило. Правда, она думала, что говорит с другом своего отца, а не с ним самим; стало быть, она могла и говорить о нем в таких выражениях, которых при нем себе не позволила бы. Вдруг, сам не зная почему, я почувствовал себя неловко, как это бывает, когда услышишь от кого-нибудь то, чего не услышал бы, назвавшись собственным именем.

— Он женат, у него семья? — снова спросила она.

— Да, у него есть сын. Как я понимаю из ваших слов, вы не замужем?..

— Не замужем.

— А чем вы занимаетесь, если не секрет?

— Никакого секрета, — мило ответила она. — Когда я приехала из провинции, я поступила в лавку продавщицей, а теперь уже порядочно времени работаю в баре.

— Официанткой? — спросил я, поднимая брови.

— Да, здесь лучше платят. Не то чтобы мне нравилась эта работа, — тут же добавила она, — я ее брошу, как только соберу денег. К несчастью, моя мать оставила мне небольшой долг, и я должна его выплатить.

— Понимаю…

Мне это совсем не понравилось. Впечатление, что в жизни девушки есть нечто не очень презентабельное, создавшееся у меня вчера из-за поведения соседки и привратницы, рассеялось было благодаря приятной внешности и простому и скромному обращению девушки, но теперь это впечатление снова завладело мной. Я не был завсегдатаем заведений, где посетителей обслуживают только девушки, но прекрасно знал, что многим из них в конце концов приходится идти на уступки весьма неприятного свойства. Я почему-то сразу подумал о заведении, из которого на моих глазах вышел Алехо, вспомнил обстановку, которую видел сквозь щель в шторе. Перед моими глазами снова возникла склоненная над стойкой девушка в черном форменном платье в обтяжку, с низким вырезом, открывающим чуть не полгруди: такой наряд как будто приглашает мужчину обшарить девушку взглядом…

Она, видимо, заметила, что выражение моего лица немного изменилось, потому что вытянула руку вперед, словно отталкивая что-то надвигавшееся на нее.

— О нет, не подумайте!.. Заведение в высшей степени приличное, я хочу уйти оттуда не из-за этого. Просто трудная работа, бывает ночная смена. Я никак к этому не могу привыкнуть.

— Это не вполне подходящая работа для девушки, — подчеркнул я, как бы соглашаясь с ней. — Я знаю, многое преувеличивают, и наше поведение зависит чаще всего от нашего характера, от наших склонностей, а не от обстановки… Не сердитесь, что я так говорю.

— Я не сержусь, — отозвалась она. — Я понимаю, что вы говорите это из добрых побуждений. И если бы не долг, о котором я говорила, я бы не ушла из парфюмерного магазина.

— А велик ли долг?

— Для меня — да. — Она как будто поколебалась, удобно ли называть точную сумму, но все же сказала: — Около двадцати пяти тысяч песет. Думаю, я могла бы и не отдавать долг, ведь у меня за душой ни гроша, как с меня взыщешь? Но это было бы нехорошо. Если бы мать оставила мне не долги, а деньги, я бы их приняла. Значит, и долг надо признать.

«Но это немалые деньги», — подумал я. Непонятно, каким образом крестьянка, которая, вне всякого сомнения, жила скромно и работала до последнего дня, могла задолжать такую значительную сумму, да и кто мог рискнуть доверить ей столько денег, раз у нее не было, достаточного имущества в обеспечение долга. Мне хотелось продолжать расспросы, но я подумал, что при всем своем добром расположении она может посчитать такое любопытство нескромным. Да это обстоятельство и не было такое уж важное, чтобы его срочно выяснять; можно подождать более удобного случая спросить, если мы с ней еще раз встретимся, но я в этом совсем не уверен: мне надо убедиться в некоторых фактах — хоть я и считал, что проверка подтвердит ее слова, но для очистки совести считал проверку необходимой.