Замурованное поколение - [31]

Нажимаю на ручку двери и всем телом наклоняюсь вперед. Весь дрожу: возбуждение, охватившее меня несколько минут назад, еще возросло. Смотрю на дверь, она бесшумно открывается. Считаю до двадцати пяти и протягиваю руку.

Где-то в глубине виден свет, который Рената должна была оставить, чтобы мне легче было ориентироваться. Из вестибюля коридор ведет в небольшую комнату, где я различаю два кресла и столик в современном стиле. Иду налево, к свету, но сворачиваю, увидев оранжевую дверь, о которой мне говорила Рената.

Она приоткрыта, но я вижу только Ренату, стоящую у постели перед ночным столиком, на котором стоит лампа «тюльпан», льющая мягкий свет. Он появляется с другой стороны, на нем голубые домашние туфли, ноги — белые и волосатые, в узловатых мышцах, кажется, что они в шрамах. Наклоняется к ней, протягивает руки. Рената нервно смеется, устремив взгляд на дверь, которую я в это время тихонько открываю. Он выпрямляется и резко оборачивается. Одновременно поднимает руки, защищаясь, так как я бегу к нему с поднятой дубинкой. Краешком глаза вижу Ренату, она сунула в рот пальцы и прикусила их, а я почти машинально опускаю оружие на его голову. Руки его не предотвратили удара, они падают как плети, он качается.

Сдавленный крик слетает с губ Ренаты, но я снова заношу дубинку, крепко ее держа обеими руками, и второй раз обрушиваю на его череп. Череп треснул. Мужчина падает, ударяясь всем телом.

Рената всхлипывает, она рядом со мной, горячая и взволнованная. Но я молча ее отталкиваю и склоняюсь над неподвижным телом. Дубинку я бросил у его ног, а сам приникаю ухом к груди. Сердце вроде бы остановилось. Снимаю с правой руки перчатку и беру за запястье. Пульса нет.

— Он умер?..

Я встаю, продолжая смотреть на него.

— Да.

Она снова цепляется за меня, словно силы ее оставили, но я спрашиваю:

— До чего ты дотрагивалась?

— До дверей, до ручек…

— До каких? Покажи.

Но она не трогается с места.

— До наружной и вот до этой.

Я быстро иду к двери и тщательно протираю ручку перчаткой. Потом выхожу.

— Алехо! — она бежит рядом полураздетая. — Не оставляй меня одну.

— Идем. Боишься?

— А ты нет?

— Нет.

— Мне очень страшно.

Теперь я замечаю, что она дрожит. Даже лицо у нее нервно дергается. Обнимаю ее нежно, ведь мое возбуждение улеглось, как только я встретился со взглядом этого человека. Она льнет ко мне, вся обмякнув.

— Мы сделали страшное дело, Алехо…

— Мы знали, на что идем. Сделал это я.

— И я тоже.

Я целую ее, но губы у нее необычно твердые и лишь постепенно раскрываются.

— Пойдем оботрем ручку той двери.

Снова проходим через комнату и вестибюль.

— Что ты ему сказала, чтобы выйти открыть мне?

— Ничего. Он раздевался в ванной; в тот раз было то же самое.

— Тебе надо было надеть перчатки.

Протираю задвижку и приоткрываю дверь, которая так и оставалась открытой.

— Еще до чего-нибудь дотрагивалась?

— Нет.

— Ты уверена? До ночного столика, до спинки кровати?..

— Ни до чего не дотрагивалась, я об этом помнила.

Возвращаемся в спальню, где лежит труп. Он лежит, подобрав ноги, и уже не кажется важной персоной. Скорей, похож на тряпичную куклу.

— Я вся дрожу…

— Тебе хорошо бы чего-нибудь выпить… Есть тут у него?

— Есть в баре. Но я ничего не хочу.

Я вижу, как она косится на труп, и загораживаю его собой.

— Пожалуйста, подожди меня на улице.

— Я не могу одна. Почему мы не уходим?

— Сейчас.

Вытаскиваю из кармана фотоаппарат, оглядываю комнату. Свет слабоват, но получится.

— Для чего ты хочешь его сфотографировать?

Действительно, для чего? Объясняю:

— Наверное, с той же целью, с какой фотографируются, когда женятся или идут к первому причастию. Чтобы увековечить торжественный момент.

— Не поняла.

— Это мой первый труп, Рена…

— Твой первый…

Тут я вижу, что лицо ее побелело и покрылось холодным потом. Горло сжимает сдерживаемая спазма.

— Тебе нехорошо?

— Совсем плохо. Меня, кажется сейчас вырвет…

Она поворачивается и бежит к небольшой двери слева — должно быть, там ванная.

— Рена, руки!

Но она уже схватилась за дверь. Я бросаюсь за ней.

— Рена!

Хватаю ее за руки как раз в тот момент, когда она хотела опереться на раковину.

— Оставишь следы…

Когда все позади, она слабо улыбается, но тут же переводит взгляд на зеркало.

— Какой вид! Я умоюсь…

— Нет. Потом тебе понадобится вытираться, и ты на всем оставишь следы.

— Ты думаешь, можно выйти с такой физиономией?

— Почему же нет?

Выходя, гашу свет и закрываю дверь; она идет со мной к бару, и я еще раз спрашиваю:

— Ты в самом деле ничего не хочешь?

— Нет. Меня бы снова вырвало.

— А я…

Но передумываю. Потом придется протирать стакан. Я устал протирать все на свете.

— Идем. Выпьем дома.

Выключаю свет, и мы в последний раз возвращаемся в спальню, где время остановилось. Но не для нас. Глянув на часы, вижу, что уже два. Может, мои спешат?

— Сколько на твоих?

— Пять минут третьего. Пойдем, Алехо.

— Сейчас.

Фотоаппарат лежит на кровати, куда я его бросил. Беру его, снова проверяю освещение, зажигаю лампы дневного света, скрытые в стеклянных панелях, украшающих стены, но они дают рассеянный свет…

Пробую сделать снимок. Склонясь над трупом, навожу фокус, немного отступаю, потому что хочу взять в кадр все тело, и нажимаю на спуск.