Замри - [41]

Мне хочется сказать, что она подвела и меня. Я вспоминаю первый день учебы – я была уверена, что она поможет мне, что будет относиться ко мне так же, как раньше.

– Вы были нужны и мне, – говорю я. У меня пылает лицо.

– Да, – говорит она. – Знаю. Прости меня.

Я больше ничего не могу сказать, и какое-то время она тоже молчит.

Наконец она продолжает:

– Я знала, что, если ты обратишься за помощью, у меня появятся обязательства перед тобой. Вот почему сперва я не хотела, чтобы ты продолжала у меня учиться. Это несправедливо, но, глядя на тебя, я всякий раз вспоминала ее. Когда я узнала о смерти Ингрид, я начала перебирать ее фотографии, и почти на всех была ты.

Она замолкает, ожидая моего ответа, но я настолько переполнена эмоциями, что просто смотрю на снимок перед собой и думаю, что никогда еще не всматривалась в себя, сидящую в своей комнате, так пристально.

– Ты даже не представляла, насколько многогранным объектом была, – говорит она. – Твои портреты вызывали то замешательство, то любовь, то гнев, то радость… весь спектр человеческих эмоций.

Она протягивает мне еще одно фото.

– Это одно из моих любимых.

Капли дождя. Солнечный свет, пробивающийся сквозь облака. Я на качелях, высоко в небе. Я улыбаюсь. Улыбаюсь. Она все-таки проявила ее.

Глаза наполняются слезами. Я на качелях. Я впервые в жизни прогуляла уроки, и я рассекаю небо, а облака расступаются у меня над головой. Я слышу ветер. Я слышу свой смех.

– Ингрид, – кричу я, – это мое первое правонарушение!

– И как впечатления? – долетает до меня ее голос.

Идет дождь. Прохлада бодрит.

– Потрясающе!

За дверью кабинета поднимается шум. Еще немного, и внутрь хлынут люди, но я пока не готова их видеть. Я заставляю себя отвести взгляд от рамы. На глаза попадается фото, где я корчу рожу, и я отворачиваюсь. Я сосредоточиваюсь на снимке с качелями. Эта улыбка.

Я бережно держу в руках эту рукотворную копию себя. Мне нужно еще несколько минут, чтобы осознать услышанное.

Мисс Дилейни кладет руку мне на плечо.

– Это фотографии возвращают мне частицу Ингрид. Жаль, что они не могут вернуть ее всю.

Я хочу зажмуриться, но нельзя – дверь уже начинает открываться.

– И частицу тебя тоже, – говорит она за мгновение до того, как кабинет заполняется людьми.

С разрешения мисс Дилейни первый урок я провожу в ее подсобке, разглядывая для вдохновения увесистые художественные альбомы. Если я хочу успешно завершить ее курс, мне придется нагонять упущенное. Я слышу, как она рассказывает о чем-то в кабинете, слышу голоса людей и мысленно благодарю ее за возможность посидеть здесь одной. Я ни о чем не думаю – просто листаю страницы, рассматриваю картинки и пытаюсь успокоиться.

18

Мама возвращается с работы раньше обычного. Я лежу на кровати и делаю математику, когда она, постучав в дверь, заглядывает в комнату.

– Привет, солнышко, – говорит она. – Я еду по делам. Хочешь со мной?

Я сажусь в постели и потягиваюсь.

– По каким делам?

– Химчистка, строительный гипермаркет, «Сэйфвей». Можешь купить себе перекус в школу…

Мне нужно докупить кое-что для своего проекта: еще гвоздей, наждачную бумагу, тиски.

– Хорошо, – говорю я.

В строительном гипермаркете мама направляется в секцию товаров для сада.

Я набираю в корзину все необходимое. Потом вспоминаю про шестую подпорку и иду к ряду, где продаются веревки. У меня разбегаются глаза: тонкие веревки, толстые веревки, металлические тросы, тканевые канаты.

Я стою и изучаю это изобилие, когда мимо проходит парень в темно-зеленой форме сотрудника магазина. Он останавливается.

– Вам помочь?

– Я не знаю, какую веревку взять.

– Какой толщины вам нужна веревка?

– Потолще. Нужно, чтобы она выдержала человека.

– Насколько тяжелого?

– Нужно, чтобы она выдержала меня.

Он окидывает стеллаж взглядом.

– Вот эта подойдет. – Он снимает моток желтой веревки средней толщины.

– Мне отрезать ее самой? – спрашиваю я, но он не отвечает.

Он смотрит мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу в двух шагах маму, зажимающую ладонью рот. В ее лице ни кровинки.

– Ты чего? – спрашиваю я.

Консультант нервно пятится.

– Ты чего? – спрашиваю я снова.

И тут я понимаю, что она смотрит на веревку у меня в руках. И я вспоминаю утро, когда узнала про Ингрид. Прежде чем мне сказали, как она это сделала, я перебрала все варианты. Пистолет в отцовском сейфе, кухонные ножи, таблетки из аптечки матери. Веревка.

– Мам… Ты же не думаешь, что я…

У нее трясутся руки.

– Мама, это не то, что ты думаешь.

– Ты была такой злой. – У нее дрожит голос. – Воспринимала в штыки психотерапию. Не рассказывала, как у тебя дела. Я пыталась говорить с тобой, но ты отталкивала меня. Я беспокоилась о тебе все это время.

– Мама, – говорю я. – Я бы никогда так не поступила.

А потом, в узком проходе строительного гипермаркета, среди миллионов гвоздей и болтов, крючьев и шлангов, катушек с леской и крошечных лампочек, веревок и цветочных семян, я шагаю вперед и обнимаю маму впервые за несколько месяцев. Ее руки сжимают мою футболку на спине, и я чувствую, как тяжело вздымается ее грудь, как она старается сдержать слезы. Она вдруг становится такой маленькой, такой хрупкой. Не задумываясь, я шепчу: «Со мной все хорошо, все в порядке, все хорошо», – снова и снова, пока она не начинает дышать нормально. Наконец она отпускает меня и, отступив на шаг, берет меня за подбородок и говорит: