Замок янтарной розы - [4]

Всю следующую неделю отец провёл дома — он никогда ещё не делал таких длительных перерывов между отлучками, и это очень непривычно. Проводит со мной много времени… и ещё вчера я бы этому только порадовалась, но отчего-то не покидает ощущение, что он за мной наблюдает. Иногда заходит в классную комнату и подолгу следит за тем, как проходит занятие. Часто спрашивает, не нужно ли мне чего, а ещё постоянно выворачивает разговор так, чтобы упомянуть о хрустальном лисе. И я сама не знаю, отчего упрямлюсь, но мне очень не хочется говорить о том, что, кажется, со мной случилось что-то действительно странное тем вечером.

Потому что и сама начинаю наблюдать. И тоже замечать странности. Даже удивительно, что замечаю это только теперь.

Как слуги сломя голову бросаются выполнять каждое его желание — и дело, кажется, не только в том, что он их грозный хозяин и ясновельможный граф. Как боятся оставить пылинку на роскошном ковре. Как смолкают любые разговоры при моём появлении — словно люди опасаются, что я могу наябедничать о чём-то отцу. Горькие наблюдения, честно говоря.

Под конец недели я уже настолько осмелела, что попыталась следить за отцом. Притаившись за шторой, смотрела, как он вскакивает на коня, чтобы немного прогуляться перед завтраком по своему обыкновению. Вот конюх поспешно кидается к нему, кажется, чтобы подтянуть стремя. В спешке что-то путает, наверняка паникует ещё больше, и снова делает всё не так. Отец в ярости. Что-то выговаривает конюху, отчего у бедняги голова вжимается в плечи. Наконец, папа теряет терпение и в сердцах отбрасывает поводья. Нависает над конюхом… а тот вдруг выпрямляется по струнке, его руки безвольно падают, и он застывает под пронизывающим до костей взглядом своего хозяина, в котором сверкает живое серебро. Как кролик перед удавом. А потом вздрагивает и принимается за дело — руки ловко распутывают ремешки, подтягивают быстрыми пальцами… движения механические, словно у куклы. Дело сделано в полминуты, и конюх возвращается в конюшню, ступая чёткими одинаковыми шагами и глядя прямо перед собой.

Я резко выдыхаю и присаживаюсь, прячусь под подоконником, когда всего на миг кажется, что отец меня заметил. Сжимаю в ладони хрустальную каплю и молчу. Я всю неделю тщательно следила за тем, что говорю, пока на мне эта подвеска. Не отпускало ощущение, что, когда разговаривала с лисом, отец действительно меня услышал.

Мне начинает казаться, что я совершенно не знаю его — своего единственного близкого человека на всём белом свете. Не раз и не два я собираюсь с духом, чтобы заговорить о том, что случилось, но довериться так и не выходит.

К исходу недели отец становится мрачен как туча. Назавтра ему снова уезжать, и на закате он неожиданно входит в мою классную комнату, которая в его присутствии кажется совсем маленькой.

— Эмбер, дочка, пойдём! Мне нужно с тобой поговорить.

Побыстрее откладываю перо, наскоро вытираю пальцы тряпочкой от чернил, захлопываю тетрадь и следую за ним. Едва поспеваю за его широким шагом, когда он идёт по длинному коридору, залитому сиянием сотен свечей, которые уже начали зажигать, хотя солнечного света ещё достаточно. Длинный серый плащ взметается от каждого его шага.

— Куда мы? — осмеливаюсь задать вопрос.

— В лес.

— Что?.. — на секунду мне кажется, что я ослышалась. За все три года, с тех пор как умерла мама, я не была там ни разу.

— Я помню, ты любила лесные прогулки. А нам сейчас нужно место, где никто не подслушает. У меня к тебе очень важный разговор… раз уж ты так и не решилась сама почтить отца своим доверием.

Глава 4. Искры гаснут на ветру

Я не знаю, о каком доверии он говорит. Слишком привыкла быть одна. И может, капелька доверия в ответ помогла бы мне открыться… неужели эта мысль пришла и в его голову?

Небо уже стало бледно-зелёным, подсвеченные рыжим пухлые шапки облаков совсем низко опустились на лес, что притаился в ожидании наших шагов. Скоро завечереет и, положа руку на сердце, мне туда идти совсем не хочется. Что за секреты такие, о которых нельзя поговорить дома?

Я не сразу понимаю, что поросшее вытоптанной блёклой травой пространство, по которому мы идём — та сама земляничная поляна моих воспоминаний. Узнаю её только по дубу и его изогнутому корню характерной формы, да по остаткам папоротниковых зарослей. Сердце простреливает болью — как будто я потеряла что-то важное. Какую-то ниточку к счастливому и безмятежному прошлому.

— Ты устала? — отец оглядывается на меня через плечо с высоты своего роста.

— Нет-нет, я…

— Сядь, отдохни. Здесь неподалёку дикий малинник. Принесу тебе ягод — я помню, это твои любимые.

Покорно сажусь туда, куда мне указали — на тот самый замшелый корень.

Земляника, папа. Это была земляника — когда-то давно. Больше нет. Но я ни за что не скажу тебе этого, потому что мне и правда приятна твоя забота. Она согревает.

Ловлю себя на улыбке, но она гаснет, когда отец скрывается в лесной чаще и я очень скоро теряю его из виду.

Солнце уже давно пропало с небосвода, и сумерки начинают сгущаться неожиданно быстро. Я пожимаю плечами — прохладно. Обхватываю голые плечи руками, чтобы согреться. Моё лёгкое жёлтое платье совершенно не приспособлено для прогулок по лесу. Обошлась бы я без этой дурацкой малины!