Замок спящей красавицы - [56]

Вторая ступенька… Третья… А вообще-то никакой опасности нет. Все эти страхи существуют только в его воображении. Он сам нагоняет на себя ужас. Надо было знахарю поколдовать еще немного, чтобы прогнать его мучительную тревогу. Еще одно усилие… Ну вот! Он выпрямляется. И к столовой идет уже совсем твердо. Его подошвы столь бесшумны, что он доходит до порога, не привлекая внимания старой Клементины. Видит, как она что-то штопает, тихонько шевеля губами, будто молится.

— Доброе утро.

Она вскрикивает, встает. Ножницы падают, втыкаются в паркет. Реми подходит, руки в карманах. Какая же она маленькая, худенькая, вся морщинистая, со слезящимися глазами за стеклами очков. Реми нагибается, поднимает ножницы. Он специально не опирается о стол. Клементина, молитвенно сжав руки, смотрит на него с некоторым испугом.

— Нехорошо, — говорит Реми. — Ты могла бы и помочь мне.

— Мсье запретил.

— Это меня не удивляет.

— Доктор сказал, что ты должен справиться сам.

— Доктор?.. Ты говоришь о знахаре?

— Да. Ты уже давно мог бы ходить, но тебе мешал страх.

— Кто тебе это сказал?

— Мсье.

— Значит, я оставался в постели только потому, что хотел этого сам?

Реми раздраженно пожимает плечами. Стол для него уже накрыт. Серебряный кофейник дымится на электрическом подогревателе. Он наливает кофе в чашку. Старушка все еще не спускает с него глаз.

— Да сядь же, — ворчит он. — Где Раймонда?

Клементина снова берется за рукоделие, опускает глаза.

— Я не приставлена следить за ней, — бормочет она. — Она мне не докладывает, куда идет.

Реми маленькими глотками пьет кофе. Он несчастен, он думает, что в нормальной семье в такой день, как сегодня, все бы остались дома, рядом с чудом — излечившимся ребенком. Даже Раймонда его предала. Куда идти? Зачем ходить? Он зажигает сигарету, прищуривает один глаз.

— Почему ты на меня так смотришь, Клементина?

Она вздрагивает, поднимает на лоб очки, чтобы вытереть глаза.

— Ты теперь так похож на мадам!

Бедная старушка совсем из ума выжила.

Реми идет во двор.

Он медленно проходит мимо пустого гаража. В глубине, за ямой, Адриен спрятал инвалидное кресло, которое двигалось при помощи рычага. Надо будет отдать это кресло. Нужно покончить с прошлым. Он должен жить как все, стать счастливым, беззаботным, здоровым. Реми останавливается у оранжереи, прислоняется лбом к стеклу. Бедная Мамуля! Видела бы она это подобие джунглей. Сюда что же, никто никогда не заходит? Заброшенные пальмы выглядят больными; листья гниют в бассейне; папоротник разросся и превратился в дикий сад, куда Реми не решается войти. Могила Мамули! Они, наверное, так же плохо ухаживают за ней, как и за оранжереей, где она любила уединяться. Никто больше не ходит на кладбище. А кстати, скоро праздник Всех Святых. Реми вспоминает свое последнее посещение кладбища Пер-Лашез. Он еще был маленьким мальчиком, Адриен нес его на руках. Раймонда у них тогда еще не служила. Все остановились при входе на одну из аллей. Кто-то сказал: «Здесь!» Реми бросил свой букет на гранитную плиту, а в машине долго плакал, прежде чем уснуть. С тех пор он там ни разу не побывал. Врач запретил. Реми уже не помнит, какой именно врач. Он повидал их столько! Но теперь-то уже никто не помешает ему пойти на кладбище. Быть может, каким-нибудь чудом Мамуля узнает, что ее сын ходит, что вот он стоит здесь, рядом с ней. Конечно, он никому об этом не расскажет. Даже Раймонде. Есть вещи, которые их не касаются, отныне не касаются. С сегодняшнего дня Реми перестает принадлежать им. У него начинается своя собственная личная жизнь.

Скрипят ворота, и Реми оборачивается. Раймонда! Она тоже слегка вскрикивает, увидя его здесь, перед оранжереей. Она стоит, не в силах сделать ни шагу, и преодолеть пространство, которое их разделяет, должен он. Они оба смущены. Неужели эта молодая женщина, столь изысканная, столь элегантная, неужели она… Еще вчера помогала ему садиться в кровати, иногда кормила его… Он неуверенно протягивает руку. Ему хочется попросить у нее прощения.

Она смотрит на него тем же взглядом, каким только что смотрела Клементина, затем машинально протягивает затянутую в перчатку руку.

— Реми, — говорит она. — Я вас не узнала. Вы смогли…

— Да. И запросто.

— Как я рада!

Она немного отстраняет его, чтобы лучше рассмотреть.

— Какое превращение, малыш!

— Я больше не малыш.

Она смеется.

— Для меня вы всегда будете малы…

Он резко перебивает ее:

— Нет… Для вас меньше, чем для кого бы то ни было.

Он чувствует, как у него горят щеки, и неловко берет Раймонду за руку.

— Извините меня. Я еще сам толком не понял, что со мной произошло. Мне немного стыдно за все те неприятности, что я вам причинил… Я был несносным больным, не так ли?

— Ну, все это позади, — говорит Раймонда.

— Мне бы очень этого хотелось… Вы разрешите, я задам вам вопрос?

Он открывает дверь в оранжерею, пропускает молодую женщину вперед. Воздух влажный, тяжелый, пахнет гнилым деревом. Они медленно идут по центральной аллее, на их лицах играют зеленые отблески.

— Кому первому пришла мысль о знахаре? — спрашивает он.

— Мне. Я никогда особо не доверяла официальной медицине. А раз врачи считали ваш случай безнадежным, то мы так и так ничего не теряли…