Замки детства - [27]

Энтремон не принадлежал Ларошам, он сперва принадлежал еврею, который, сам того не зная, посадил в передней части сада пламенеющий куст терновника-барбариса, неопалимую купину; он думал, что нашел, наконец, пристанище и выложил из кармана деньги на инкрустированный стол, — где блестела цветная фрибрурская птица. Но мощный инстинкт заставил еврея до начала всех войн отправиться на запад, он доехал до Юры, потом до Парижа, потом до Руана, оказался на самом краю континента, откуда отплыл к земле обетованной; в ту пору страна создавала образцовые молочные фермы, там за раз рождалось по пять телят и старый английский король, слегка пьяный, благословил третьего теленка, белого, на тонких ногах, с двумя черными звездочками на лбу; Галсвинта почувствовала себя лишней в мире, в котором цифры отныне играли такую важную роль, ведь в ее деревне как было испокон веков пятьдесят домов, так и осталось. Старая Анженеза прошла мимо навозных куч, прижимая к носу огромный надушенный фиалкой платок с инициалами «Е. А. 24». «Добрый день, братец кузен», — поздоровалась она с тщедушным банкиром. Кузены? Ах! родство, потерянное в ночи времен, — говорил он без всякого содрогания и ужаса. Ночь и смерть ждали старика д'Илленса. «Очень хорошо, моя дорогая, представьте себе, — убеждал Джемс жену, вытирая капли овощного супа, чтобы те не впитались в бороду-лишайник, — я его заверил, что у нас сложатся добрососедские отношения, ведь моя жена, урожденная Годанс де Зеевис…» На самом деле мсье д'Илленс прогуливался под солнечным зонтиком по узким песчаным дорожкам, проложенным для него вдоль газонов старым Бембе; его выцветшие голубые глаза видели не больше, чем глаза новорожденного, уши не слышали, крупные слабые руки почти не чувствовали прикосновений, он, как ветхозаветная мадмуазель, держал парасольку и давно превратился в бесполое существо. Он не ответил ни слова, словно за стеной спрятавшись за своим почтенным возрастом, пристально взглянул на Джемса и продолжил прогулку. Джемс, узкие ноги, как перчаткой, обтянуты желтой кожей, пошел прочь. Не совершил ли он серьезный промах, явившись к мсье д'Илленсу де Саконе. Какими прекрасными казались ему эти «де», отмершие генетивы, единственное, что еще привязывало к земле ветхозаветную мадмуазель под солнечным зонтиком! Скоро она растворится в именах, смерть вернет ее в Саконе, в Илленс. Эти Илленс, подражая маркизу де Лангалери, основали общество «Чистые сердца», заседавшее в доме Солитюд, там как раз остановился выздоровевший после падения Альфонс с родителями и сестрой до отъезда в Женеву, ведь Розали играла на арфе и хотела брать уроки только у мсье Дюссо, лично знавшего Листа; Альфонс был молод, и нимфы раздвигали камыши, чтобы увидеть, как он шагает вдоль песчаного берега к вилле Бартолони в те мартовские дни, когда на земле цветет только голубое озеро. Лист стал аббатом, завладел сердцами всей Европы, мсье Дюссо, носивший прическу, как у Листа, женился и постарел. Тогда-то Розали и брала у него уроки музыки, а неизвестный художник нарисовал ее со спины, с тонкой талией и покатыми плечами под рукавами жиго; накрыв кресло Людовика XV пышной юбкой, она перебирает струны арфы. Мсье Дюссо старел, и активность общества «Чистые сердца» иссякала, одни его члены примкнули к католической церкви, другие — к новой ветви свободной церкви, тайные сомнительные кружки которой распространялись со скоростью камнепада. Что за злоумышленники ослабили постромки у лошади, ждавшей возле двери школы? Протестантский проповедник вышел в ночь, в грозу и всполохи, со стороны Женевы доносилось приглушенное цоканье целого эскадрона града, сел в повозку, одолженную у старого крестьянина из нижней деревни, двенадцатилетний мальчик взял поводья, и они начали спускаться по старой дороге в глубине ущелья между рябин, черного терновника и переливающегося хвоща; повозка сзади ударила Серуху, но та к счастью не испугалась и встала, как вкопанная; мальчик запомнил это на всю жизнь. Протестантский проповедник дремал, завернувшись в мантию, как летучая мышь, и уцепившись за поручни шарабана. Наконец, третьи из «Чистых сердец» примкнули к маленьким сектам; например, «Святых последних дней» или «Детей миллениума»; мсье д'Илленс остался в одиночестве, в окружении предметов культа, с которых сам смахивал пыль; он не женился. Он перенес утварь в свой дом на берегу озера, потом через несколько месяцев сел в лодку, погреб в сторону Ивуар и выкинул все в бездну вод, чуть ли не в тот же вечер, когда дочь разорившегося сигарного фабриканта утопилась, потому что Джемс Ларош разорвал с ней помолвку. Ее кроличьи зубки чуть выступали над нижней губой, но по меркам того времени она слыла красавицей, надо лбом и вокруг валика из конского волоса пушились кудряшки; ноги, веками прикрытые юбками цвета морской волны, были белые и мягкие; один или два раза в год, если случалась настоящая жара, она купалась в озере; берег покрывала галька и бутылочные осколки, кабинку резервировали не больше, чем на сорок пять минут; она надевала красный клоунский костюм с завязками на лодыжках и голубым воланом на талии, вязанным крючком, такие же воланы, но пошире, украшали ворот и рукава до локтя; вода надувала костюм из красной парусины, девушка плавала на поверхности, как бодрюш, держась за веревку и стуча по воде белыми телячьими ступнями. Ее отец зашел в озеро напротив дома нувориша принца Наполеона и покончил с собой; позвали ее, она выскочила из воды, побежала по гальке, постепенно сдуваясь, и заскочила, дрожа, в деревянную кабинку, где паук с усердием чинил прошлогоднюю летнюю паутину; он спал всю зиму и проснулся весной, всегда к именинам мадам Луи Ларош созревала первая спаржа; мадам держала стебли как скипетр, у себя в Грасе, где каждый вечер пересчитывала серебро, расстелив на столе в столовой большой кусок замши; старый Бембе, одетый в такую же замшу с черными полосатыми разводами, подавал ей трясущимися руками футляры.