Замки детства - [22]

VI.

Вдруг крик, Альфонс в узких черных бархатных брюках и приталенном мундирчике слишком сильно наклонился и падает, медленно, как мертвый; столько потом разговоров было! «Не лазай на высокую стену, дядя Адольф с нее упал», — наставляли три матери, сменявшиеся каждые двадцать или двадцать пять лет и подметавшие сухие листья красно-коричневыми прямыми подолами или воланами шелковых юбок. Маргарита тоже подошла к высокой стене. Белый атласный бант, закрепленный внутри тонкой проволочкой, дрожал, но прочно держался на темных кудрях, уложенных полукругом с помощью валика из конского волоса. Очевидно, Галсвинте удастся сохранить лишь немногим больше двенадцати соток, маленькое картофельное поле, парники с редиской и салатом и грядки рассады. В нынешнем году уродится инжир под высокой стеной, откуда столько раз в разговорах и снах падал дядя Альфонс, покинув полуют, господ с рыжими бакенбардами и дам под крошечными зонтиками, они направляли в сторону заходящего солнца корабль «Неукротимый», только казавшийся неподвижным, а на самом деле, плывший на предельной скорости в небе Марса и Сатурна. Старая Анженеза провожала возлюбленную, дорогую подругу, немку из церковного прихода, светловолосую, непричесанную, ту, что заменила «мою невесту, мадмуазель де Тьенн», и они еще долго прогуливались под церковью, обнявшись, как две школьницы, грызущие кусочек затвердевшего нийона.

«Смотрите! какая красивая машина! — восхитилась одна, подойдя к высокой отвесной стене, поддерживавшей террасу перед церковью, — Это владельцев бельевой фабрики, тех, что купили Коттен, Вы знаете, они, наверняка, будут устраивать праздники, сейчас замок штукатурят и оборудуют ванную. Девочка там в голубом чепце и мадам, необыкновенной красоты!..»

Анженеза пошла вперед, нервно закашляла, предупреждая таким образом о приближении прокаженного старика, звонящего в колокольчик. Маргарита сняла белый бант на проволочке, вуаль, надела длинную дорожную юбку из плотной синей ткани, подобранное в цвет коротенькое болеро, кинула торжествующий взгляд на озеро, образ мира и надежды у подножья холмов, и прошла через задымленную сигарами столовую; дядя Адольф в фартуке малышки Мари Бембе раскладывал мороженое; на кухне он дрожащими пальцами в спешке соорудил себе бумажный колпак. Лишь Эмили Фево закрыла руками ужасное лицо под крашеными волосами и притворилась, что ей очень смешно. Потом Адольф спел Credo du Paysan, и они с Элизой ушли; на мощеном дворе он еще выкинул антраша. Мать собрала сигарные окурки, апельсиновые корки, формочки от птифур и бросила их в камин, где весь день горело полено из Паплана. Огонь в миг очистил комнаты, и снова повсюду запахло сухими розами. «Ну, значит! — начала старуха, доев пьяную вишенку и сплюнув косточку на кофейную ложечку, как ее в детстве в Вернигероде учила бонна, — самая чудесная свадьба, на которой я побывала, конечно, еще до переезда в Швейцарию, была у моего дяди Алексиса, управляющего округом». Рот ее наполнился слюной. «Вот это была свадьба. Сколько дипломатов, сколько знатных людей, сливки общества; блюда из серебра; по середине стола большая серебряная корзина с рожками для цветов; красота! Стол огромный, в форме подковы, жених с невестой в центре; я среди подружек невесты в сопровождении молодых офицеров, мы в бледно-голубых платьях и чепцах; такая красота! Со мной хотел танцевать граф, генерал, известный дурными наклонностями. Так я отказала. Молодой барон, лейтенант царской гвардии, подошел к нему и сказал: «Она — мадонна, не трогать». На свадебный ужин потратили две тысячи рублей; вот это была свадьба; самая чудесная свадьба, что довелось увидеть: меня, конечно, и на другие приглашали, мои кузины, дочери адмирала, или моя ближайшая подруга, виконтесса, она в Перемышле вышла замуж за генерала. Вот у кого прекрасный дом». И она подняла голову к низкому потолку с балками, покрытыми гипсом по задумке одного итальянца, обосновавшегося в деревне и покрасившего в розовый и голубой цвет лепные гирлянды, украшавшие комнату с балконом. «У нас потолки в гостиных по четыре метра в высоту». Она быстро облизнула старым фиолетовым языком слюну, выступившую в уголках губ. В перерыве между рыбой, форелью, наловленной отцом Арнеста под Пьер-а-Гран-Фе, и птицей, курицей чуть жестковатой, но вкусной, Адольф, прошептав извинения, встал из-за стола; все подумали, что он отправился в башенку; но нет, оказалось, на кухню, лихорадочно схватил Береговой курьер{58} и соорудил себе поварской колпак; с тех пор, как умер Эжен, газеты перестали хранить неделями; у Эжена была привычка без конца повсюду искать газеты; он, в серой шерстяной душегрейке, еле передвигал ноги, цеплял по пути, как и раньше опавшие листья, деревенские тканые коврики. Всякий раз даже после нескольких шагов по террасе, тащил в дом листья, приклеившиеся к подошвам, запах осени. Маргарита и Гельмут добирались до города на почтовых; если слегка наклониться, то слева увидишь рощу, поднимавшуюся стеной до самого неба: «Не упади, Альфонс, мальчик». У подножья другой стены летела по ветру акация, ушедшая корнями глубоко в землю. Вот и дом скрылся из виду, остался в раю. На почте ни души, только старый Бембе с большим кожаным кошелем. Ларош, ноги, как перчаткой, обтянуты, желтыми ботинками, приблизился к подъехавшей повозке и обвел всех надменным взором антрацитных глаз; он, вероятно, не нашел того, что искал, потому что после короткого приветствия, чуть дотронувшись до канотье: «Мсье Гельмут», сразу удалился в недавно приобретенный Энтремон. Виноградники Грас медленно увядали между Сан-Дене и Лэ-Гэр-Грас. Маргарита забрала музыкальный графин и красно-зеленый Шильонский замок