Замки детства - [20]

и спросил у клиентки, чего она желает. Это была мадам Луи, которая пришла продать ценные бумаги. Шано стоял на пороге виллы с витражами, у входа в вестибюль, где качалась от первого в году жорана — озерные ветра просыпались по очереди — лампа-фонарь с абажуром под кованое железо, с трудом соединяя грязные ладошки коротких рук, чтобы возблагодарить Бога. «Вы уходите, Эмиль? вы сегодня уходите», — кричала из кухни Элиза, любовно натиравшая свои чайники; недавно у бледного прозрачного антиквара, в тайне занимавшегося поисками вечного двигателя, она обнаружила новый экземпляр, закопченный и дырявый. Антиквар жил в центре старого города в квартире, которая на самом деле являлась поперечным пролетом огромного дома, три смежные комнаты выходили на узкий дворик, обнесенный ржавой железной сеткой высотой по пояс, а с противоположной стороны — два окна благородной формы — прямо на площадь Отель-де-Виль; в четырех углах, возвышаясь над кучей военных доспехов, знамен, кресел, тарелок с васильками и деревянных раскрашенных ангелов, на бочонках стояли четыре урны из посеревшего дерева.

— Вон тот чайник из Вале, сколько? Мне нужен подарок на свадьбу, моя племянница выходит замуж; уезжает в Германию. Двадцать франков? дороговато.

— Возьмите за пятнадцать, — предложил почти уже растаявший антиквар с прозрачным лицом и в черном платье, просвечивающемся от долгой носки.

Он работал, склонившись над крошечными винтиками и колесиками; в комнату через распахнутые ставни проникало воркование голубей и солнце, отражавшееся в окне напротив; его луч, убедительнее, нежели календарь указывал первое апреля. Пора тебе, Эмиль, — решила Элиза, вернувшись домой; весна, пора приключений; Эмиль завязал лакричные шнурки, действительно, шнурки для ботинок от лакричных не отличить, без труда удавалось только детям, которые неслись из школы к нему навстречу и роились во дворе, обсаженном платанами с наполовину облезшей корой, где виднелись, с каждым годом глубже уходившие в дерево, всякие Р. В. и Н. В.; стоявшая перед окрашенной в темно-коричневый цвет дверью бледная учительница с треугольным лицом плотнее закутывала плечи черной бархатной пелериной. У маленького Бембе, отпрыска Луи, не было ни су, его товарищи наскребли несколько красных сантимов, ровно, чтобы купить шнурок и разделить поровну. «А мне и не надо, я люблю нийон{55}», — крикнул он, вынимая из кармана кусочек нийона, обсосанный, обгрызенный, в крошках, его угостили на мельнице в Верне, куда он раньше ходил с умершим хозяином за ореховым маслом. Хозяин, конечно, очень хотел дожить до свадьбы дочери; никто даже и не думал, что все закончится так быстро, казалось, он вечный, всегда его видели в сером шерстяном жилете, еле тащится в мягких домашних туфлях с опушкой, открывает большой письменный министерский стол из массивного ореха, садится, загораживая бумаги рукой, и долго устраивает на деревянной подставке распухшие ноги. Из-за траура свадьбу сыграли скромно, праздничный обед устроили дома, Селестине помогала новая малышка Мари Бембе, ее мать, страшно растолстевшая и нанимавшаяся на сезонные стирки, до того была похожа на собственную мать, что ее стали называть Бембе-Бембе. Старая Анженеза подарила невесте посеребренное сито, купленное в городе на рю де ля Плен у ювелира-часовщика. Она явилась, глаза благодарные, слегка влажные, когда ювелир завершал сделку и перевязывал коробочку лентой; какой-то приезжий, вероятно гостивший в Капите у Гозонов, приобрел, почти не раздумывая, золотой браслет с треугольными рубиновыми вставками; наступил момент, когда и продавец и покупатель пребывали в эйфории, которую, наверное, испытал и сам Господь Бог, создавая мир; так хотелось услышать хотя бы еще одну похвалу: «Правда, очень милый браслет? Он, наверняка, понравится молоденькой барышне…» Но продавец больше не обращает на нас внимания; напрасно рыбы кричат: «Какие мы красивые! взгляни на наши серебряные брюшки! Взгляни, как мы скользим по волне!…» Бог уже думает о зверях с пушистой шкуркой. Повернувшись к мадам Анженеза, продавец спросил, что ей угодно, и снова почувствовал, как забытая в короткий момент радости печенка принялась за тупую мучительную работу.

«Ах! мне нужен подарок! но не дороже шести франков».

Она выбрала сито на трех ножках, повернутое к прилавку гнусной, в оспинах мордой.

— А что, мсье купил браслет? я так долго о таком мечтала!

— Не желаете взглянуть? у нас сейчас есть кое-что, приобрели по случаю.

— Ах! барахло меня не интересует.

— Что вы, это совсем не барахло, отличная вещь, просто не наш ассортимент, — ответил он небрежно, с оттенком необъяснимого отвращения торговцев к штучному товару. — Один экземпляр я только что продал мсье Курендлену из Баля; да, тому высокому приятному господину; он ни мгновенья не колебался.

— Это я вам принесла удачу, я всегда приношу удачу.

Он одобрительно кивнул, показал на плоской широкой ладони два золотых браслета-цепочки, а затем выложил их на черный бархатный лоскут. «Посмотрите-ка, что я купила, — сказала старуха за свадебным столом, — браслет». Она с трудом закатала узкий рукав черной блузки, манжета с крючками и петельками плотно стягивала запястье, и показала сверкающее на увядшей коже металлическое украшение. На одной массивной цепи у нее на шее болталась золотая груша с рубиновым глазком; золотая брошь размером с колесо удерживала, хотя удерживать уже было нечего, перед блузки. На другой, длинной, золотой, висели золотые часы с голубыми инициалами Е. А. Анженеза затыкала их за пояс; черную юбку в пол она пошила не у мадмуазель Зальцман, а у портнихи в городе, выставлявшей в витрине ателье парижские модели, купальные костюмы с большими матросскими воротниками, украшенными якорями, и бледно голубые атласные платья принцесс, облегавшие талию и открывавшие только мысок красно-коричневой с золотистым отливом туфельки. В те времена ходили по бронзе, строили дома из гранита, на баржах из Мейлери