Заметки о японской литературе и театре - [5]

Легкой дымкой поднимается туман.	касуми тацу
Облако, что уплывает вдаль,	Танабику кумо-ва
То не милая ль жена моя?	имо-ни камо араму

(VII — 1407)

В отдельных песнях получил отражение и обычай рассеивать прах после погребального сожжения:

Любимая, ты ль эти жемчуга?	Имо-ва тама ка мо
На чистых склонах гор,	Асихики-но
Повсюду распростертых,	киёки ямабэ-ни
Я рассыпал их сам, — и падали они.	макэба тиринуру

(VII — 1415)

Надо сказать, что в старинных народных песнях, а затем и в литературной поэзии туман символизирует раннюю весну. Легкая дымка тумана служит приметой наступления этой поры. Кроме того, данный образ часто использовался и в песнях странствования, и в песнях разлуки: считалось, что оставшаяся дома возлюбленная тоскует и от ее вздохов образуется туман, встающий на пути того, о ком тоскуют. Здесь же, в плачах, названный образ, как и уплывающее облако, стал ассоциироваться с погребальным обрядом сожжения:

Любимая моя, что здесь молвою	Варэ юэ-ни
Из-за меня была осуждена,	иварэси имо-ва
Туманом утренним	такаяма-но
Средь пиков гор высоких	минэ-ни асагири
Исчезла ныне навсегда…	сугини кэму камо

(XI — 2455)

Изменение содержания традиционного поэтического образа под влиянием буддийских представлений, что легко подтверждается многими примерами из антологии, позволило выделить третью категорию песен, включающих образы, подсказанные буддизмом. Это помимо тумана и облака образ ослепительно белых цветов, которыми украшают алтарь и с которыми сравнивают пенистые волны водопада, чистые струи воды и т. п.

Словно белые цветы,	Сираю у хана-ни
Что приносит мне алтарь,	отитагицу
Водопадов мчащиеся воды…	таки

(VI — 909)

Не белые ль цветы,	Хацусэ мэ-но
Что девы в Хацусэ	цукуру юухана
Изготовляют для священных алтарей,	ми-Ёсину-но
Как будто бы цветут на пенистой волне	таки-но минава-ни
У водопада в Ёсину?	сикиникэрадзу я

(VI — 912)

Как белые цветы священных алтарей,	Сираюу хана-ни
Кристальной чистоты	отитагицу сэ-о
Бегут, сверкая, струи…	саякэми то

(VII — 1107)

Кроме того, подвергся изменениям ряд прежних образов, например "временной сторожки". В позднейшей японской классической поэзии он становится символом быстротечности жизни, временного пребывания человека на земле. В кн. XVI в "Манъёсю" впервые дается подобное толкование. Обычно в песнях памятника этот образ употребляется в своем первоначальном значении: "временная сторожка" (карио), сооруженная осенью в поле, чтобы охранять урожай. В некоторых песнях данный образ толкуется как шалаш, построенный в дороге странником или путешественником для ночлега.

В песнях "Манъёсю" встречаются еще образы тающего снега, исчезающей росы, инея, пены на волнах, облетающих цветов, также ассоциирующиеся с мыслью о недолговечности человеческого существования. Впрочем, они, возможно, идут из народной поэзии, для которой характерно отождествление и сравнение природы и человека. Отсюда, видимо, почерпнуты они Якамоти и другими авторами. Такое предположение возникает при сопоставлении авторских песен с народными плачами: показательно также, что в первых используется прием параллелизма, типичный для народного творчества:

Как поднявшийся туман,	Тацу гири-но
Вдруг исчезла с наших глаз,	усэнуру готоку
Как упавшая роса,	оку цую-но
Вмиг растаяла она…	кэнуру-га готоку
Как жемчужная трава,	тамамо насу
Надломилась, вдруг упав,	набики коифуси
Как поток текущих вод,	юку мидзу-но
Не остановить ее…	тодомикаканэцу то

(XIX — 4214)

Отрывок из старинного плача:

Как текущая вода	Юку мидзу-но
Не воротится назад,	каэрану готоку
Пролетевший ветерок	фуку кадзэ-но
Не увидеть никогда —	миэну га готоку
Так бесследно ты ушла —	ато мо наки
Мира этого дитя…	ё-но хито-ни ситэ

(XV — 3625)

Важно отметить также, что сравнение с инеем, росой особенно употребительно в анонимных песнях, многие из которых исследователи относят к народной поэзии:

Неужто буду только угасать,	Асасимо-но
Как поутру	кэну бэку номи я
Белоснежный иней?	токи наси-ни
И без срока тосковать по милой,	омоиватараму
Обрывая жизни этой нить?	ики-но о-ни ситэ

(XII — 3045)

Как эта белая роса,	Юбэ окитэ
Что упадет вечернею порою,	асита ва кэнуру
А поутру исчезнет, -	сирацую-но
Так и я…	кэнубэки

(XII — 3039)

Как выпавшая белая роса,	Оку цую-но
Могу исчезнуть так же я…	кэнубэки вага ми

(XII — 3042)

Но все же и буддизму принадлежит доля участия в создании этих образов. Разница лишь в том, что художественная система народной песни опирается на представление о тождестве природы и человека. Буддизм же внес в поэзию новую основу: идею бренности, тщеты всего земного. В результате одни и те же образы из конкретных постепенно превратились в отвлеченные символы. Слова как будто остались прежними, но начали звучать в ином ключе:

Жизнь, как роса…

Оку цую-но иноти

(IV — 785)

Словно пена на воде,	Минава насу
Жизнь мгновенна и хрупка…	мороки иноти

(V — 902)

Выраженное в некоторых песнях желание покинуть этот мир, возможно, тоже в известной степени подсказано буддизмом.

Не лучше ли исчезнуть навсегда,	Сирацую-но
Как исчезает белая роса…	кэ ка мо синамаси

(X — 2254, 2256, 2258)

И пускай теперь	Оку цую-но
Жизнь растает, как роса…	кэнаба кэну бэку

(XIII — 3266)

Появился даже постоянный эпитет: "словно поутру роса, быстро исчезающая жизнь".