Заметки о японской литературе и театре - [6]

Разумеется, трудно выявить какую-то градацию и отнести часть образов к буддийским, а часть к традиционным. В сложном процессе трансформации средств художественной выразительности имело место, вероятно, взаимовлияние и взаимопроникновение элементов и народной поэзии, и буддизма. Под влиянием последнего изменилось не только функциональное значение и содержание отдельных образов, но и их символика. Так, яшмовая или жемчужная нить отождествлялась ранее с представлением о чем-то длительном, бесконечном. В первоначальном смысле она служила порой символом верности в любви:

Но не выполнен обет,	Тама-но о-но
Данный мною и тобой,	таэдзи и имо-то
Что не будет никогда	мусубитэси
Рваться яшмовая нить…	кото-ва хатасадзу

(III — 481)

Буддизм же, окрашивающий все в грустные, печальные тона, вводит в поэзию образ рвущейся нити ("Этот бренный мир, не всегда ли ты таков? И в мыслях вижу: рвущаяся нить, с которой падает нанизанная яшма…", VII — 1321). Он становится выражением идеи непрочности, символом недолговечности жизни, т. е. происходит полное, контрастное изменение символики.

Вот отрывки из народных песен западных и восточных провинций:

Чем никчемно, так, как я,	Наканака-ни
Человеком в мире жить,	хито то арадзу ва
Лучше куколкой мне стать	кувако-ни мо
Шелковичного червя	нарамаси моно-о
С жизнью краткою, как яшмовая нить.	тама-но о бакари

(XII — 3086)

Встретишься с любимой моей —	Аэраку ва
Миг недолог, словно яшмовая нить,	тама-но о сикэ я
А полюбишь — так навеки,	коураку ва
Как над Фудзи	Фудзи-но таканэ-ни
Падающий снег…	фуру юки насу мо

(XIV — 3358)

Любопытно, что данный образ вернулся в народную поэзию уже в новом толковании, хотя в той же XII книге и в ряде других его можно встретить и в старом значении:

Как яшмовая нить,	Тама-но о но
Жизнь длинная…	нагаки иноти-ва

(XII — 3082)

В поэзии "Манъёсю" употребляется часто эпитет "уцусэми-но" — применительно к миру, человеческой жизни, человеку. Существует мнение, что значение "бренный" этот эпитет приобрел позднее.

Из материалов, приводимых филологом Кэйтю, выясняется, что "уцусэми" называли особую породу недолговечных цикад, которые, рождаясь весной, умирают летом, а рождаясь летом, умирают осенью. Вероятно, вначале данный образ использовался в качестве конкретного сравнения жизни человека и недолговечной цикады — для народной поэзии характерно обращение к природе и конкретность образов. Буддизм же в дальнейшем придал такому сопоставлению характер отвлеченного эпитета — "бренный, непрочный" и перенес это представление на все земное.

Не без влияния буддизма появились и постоянный эпитет человека "невечный" ("цунэнарану"), и выражение "коно ё", или "ёнонака" (синоним "коно ё" букв. "этот мир"), обычно применяющееся в значении "бренный, суетный, пустой мир".

Остановимся на четвертой категории песен. Хотя императорский дом покровительствовал буддизму, насчитывавшему к VIII в. много последователей, в песнях "Манъёсю" встречаются иронические и даже издевательские высказывания по поводу этого вероучения. Некоторые произведения отражают пренебрежительное отношение к буддийским монахам, святыням, а также у отдельным буддийским идеям и представлениям. Так, явная ирония звучит в песнях Отомо Табито, когда он упоминает о буддийском учении:

О, пускай мне говорят	Атаи наки
О сокровищах святых,	такара то ю томо
Не имеющих цены.	хитоцуки-но
С чаркою одной, где запенилось вино,	нигорэру сакэ-ни
Не сравнится ни одно!	ани масамэ я мо

(III — 345)

Слова "атаи наки такара" ("сокровища, не имующие цены"), взятые из буддийской сутры Хоккэкё, явно указывают на то, какие сокровища подразумевает поэт. Иронически воспринимает он и идею будущих миров, переселения душ, кармы и т. п.

Лишь бы на земле	Има-но ё-ни си
Было счастье суждено,	танусику араба
А в других мирах —	кому ё-ни ва
Птицей или мошкой стать —	муси-ни тори-нимо
Право, все равно!	варэ-ва наринаму

(III — 348)

В кн. XVI антологии встречаются также шуточные песни, косвенно свидетельствующие о непочтительном отношении к буддизму. Таковы песня придворного Икэда, высмеивающая Омива Окимори, и ответ Омива, издевающийся над Икэда.

Как в буддийском храме, здесь	Тэра дэра-но
Женский черт голодный есть,	мэгаки мо: саку
Говорит он: Омива —	Омива-но
Черт мужской, такой, как я,	огаки табаритэ
Мужем сделаю его и рожу ему дитя.	соно ко уманаву

(XVI — 3840)[14]

Ответная песня Омива:

Коль тебе для статуй Будд	Хотокэ цукуру
Киновари мало тут	масохо тарадзу ва
……	……
У Икэда с носа ты	Икэда-но асо-га
Позаимствуй красноты!	хана-но э-о хорэ

(XVI — 3841)

Еще в одной песне высмеивается священный танец стража буддийского храма:

В Икэгами над прудом	Икэгами-но
Будто пляшет страж с копьем?	рикиси маи камо
Иль летает в вышине	сирасаги-но
Цапля белая кружа,	хоко куимотитэ
В клюве веточку держа?	тобиватару раму

(XVI — 3831)

В произведениях памятника отразилось и пренебрежительное отношение к буддийским монахам. Характерна в этом смысле одна из анонимных песен:

Вместо леса пышной бороды,	Хосира-га
У монахов лишь пеньки торчат.	хигэ-но соригуи
Можешь привязать к пенькам коня,	ума цунаги
Да не дергай сильно впопыхах,	итаку на хики со
Заревет от боли наш монах.	хоси накаракаму

(XVI — 3846)