Заметки о японской литературе и театре - [3]

тэру цуки-ва
Уменьшаясь, вырастает вновь.	митикакэ сикэри
Человек же вечности не знает.	хито-но цунэ наки

(VII — 1270)

Нет, не надеюсь я	МифунэТаки-но уэ-но
Жить вечно на земле,	Мифунэ-но яма-ни
Как эти облака, что пребывают вечно	иру кумо-но
Над водопадом,	цунэ-ни араму то
Среди пиков	вага мованаку ни

(III — 242) [13]

В приведенных песнях для выражения идеи скоротечности времени и бренности бытия используется обычный в народной поэзии прием — сравнение с природой. Причем представления о ее вечности в разных песнях неодинаковы. В одних символом неувядания служит образ сливы, которая каждую весну расцветает снова и как бы не подвержена смерти в отличие от человека. В других вечными кажутся лишь море и горы, растения же и цветы воспринимаются как нечто преходящее:

Вот высокая гора и моря — смотри:	Такаяма то уми косо ва
Вот гора — всегда горою будет здесь стоять,	яманагара каку мо уцусику
Вот моря — всегда морями будут так лежать,	Уминагара сика мо арамэ
Человек же, что цветы, -	хито-ва хана моно дзо
Бренен в мире человек…	уцэсэми-но ёхито

(XIII — 3332)

Любопытно привести еще одну песню, в которой меняется прежнее представление о нетленности гор и морей.

Море! Разве знает смерть оно?	Уми я синуру
Горы! Разве знают смерть они?	яма я синуру
Но придется умереть и им:	синурэ косо
У морей с отливом убежит вода,	уми-ва сиохитэ
На горах завянут листья и трава…	яма-ва карэсурэ

(XVI — 3852)

Эти произведения позволяют судить, сколь неоднороден материал памятника. Они показывают также, как со временем под влиянием буддийских учений мотив бренности начинает звучать сильнее.

Однако философской лирики в полном смысле в "Манъёсю" нет. Обычно песни содержат лишь некоторые раздумья философского плана. Интересны две песни, записанные на кото (музыкальном инструменте типа цитры) в буддийском храме Кавара:

Жизнь и смерть —	Ики сини-но
Два моря на земле —	Футацу-но уми-о
Ненавистны были мне всегда.	итавасими
О горе, где схлынет их прилив,	сиохи-но яма-о
Я мечтаю, чтоб уйти от них.	синобицуру камо

(XVI — 3849)

Ах, во временной сторожке дел мирских,	Ёнонака-но
В этом мире, бренном и пустом,	сигэки карино-ни
Все живу я и живу…	суми сумитэ
До страны грядущей как смогу дойти?	итараму куни-но
Неизвестны мне, увы, туда пути…	тадзуки сирадзу мо

(XVI — 3850)

В первой песне образ моря комментаторы трактуют в буддийском понимании, как могучую разрушительную силу, внушающую страх. Здесь передано чисто буддийское стремление к состоянию отрешенности. Во второй "грядущая страна" толкуется как буддийский рай. Образ "временной сторожки" символизирует временность жизни на земле. В памятнике в данном значении он встречается в единственной песне, но впоследствии, в классической японской поэзии XIII в., широко используется в качестве символа буддийского восприятия жизни. Впрочем, автор этих песен неизвестен, и можно допустить, что записи были сделаны буддийским монахом и не обязательно японцем.

Такого же рода произведения, толкуемые комментариями в свете влияния буддизма, есть у Отомо Якамоти в кн. XX (песни 4468, 4469). В них говорится о духовном поиске, о желании найти "истинный путь":

Люди смертные земли	Уцусэми-ва
Ни в какой не входят счет…	кадзунаки ми нари
Как хотел бы я,	яма кава-но
Чистотой любуясь рек и гор,	саякэки мицуцу
Истинный найти для сердца путь!	мити-о тадзунэ на

(XX — 4468)

С лучами солнца состязаясь,	Ватару хи-но
Которые обходят небеса,	кагэ-ни киоитэ
Хотел бы в поиски отправиться и я,	тадзунэтэ на
Чтоб вновь вступить на путь	киёки соно мити
Кристально чистый.	мата мо аваму тамэ

(XX — 4469)

Путь интерпретируется здесь как путь Будды. Выражение "вновь вступить на путь кристально чистый" означает следование буддизму и в будущем рождении.

Однако песни подобного характера единичны, чаще в них просто выражены грустные раздумья по поводу бренности человеческой жизни.

В отдельных произведениях употребляются изречения буддийского толка: "живущим на земле суждено покинуть мир" ("икэру моно цуи ни синуру моно" — "живущие в конце концов умирают"). Это изречение можно встретить в песнях Отомо Табито и в песне поэтессы Отомо Саканоэ.

Некоторые произведения свидетельствуют о влиянии на их авторов буддийского учения о переселении душ. Намек на это можно усмотреть в песне Окура:

Как птицы, что летают в небе,	Цубаса насу ари
Быть может, он являлся здесь потом	каёицуцу
И видел все.	мирамэдомо
Не знают только люди,	хито косо сиранэ
А сосны, может, ведают про то.	мацу-ва сирураму

(II — 145)

Речь идет о принце Оцу, который перед казнью в надежде на помилование завязал узлом ветви сосны, чтобы, согласно древнему представлению, испросить себе этим магическим актом долголетие. Однако его не помиловали, и он покончил жизнь самоубийством. Как полагается в таких случаях, Оцу должен был вернуться посмотреть на ветви. Увидев их, Окура сложил эту песню. Бесспорнее вера в будущие рождения отразилась в одном из любовных посланий:

В непрочном бренном этом мире	Коно ё-ни ва
Молва людская велика,	хитогото сигэси
Что ж, в будущих мирах	кому ё-ни мо
Мы встретимся, мой милый,	аваму вага сэко
Пусть нынче счастье нам не суждено!	има нарадзу томо

(IV — 541)

Впрочем, мотив этот крайне редок; как уже говорилось, песни антологии, и авторские, и анонимные, содержат главным образом раздумья о бренности и краткости земной жизни. Трудно сказать, чем навеяны эти мысли — вызваны ли они причинами "местного характера" или влиянием буддийских учений. Историческая протяженность материала антологии позволяет предположить, что он создавался под воздействием различных факторов. Не исключено, что в какой-то период обращение к новому вероучению в поэзии было своего рода литературной модой, пришедшей из Китая. Такой вывод подсказывают сами песни, которые передают обычно только соответствующее настроение, порой даже в одинаковых выражениях и образах, и лишены подлинной философской глубины.