Заметки о войне на уничтожение - [6]

Будучи желчным пессимистом со сварливым характером, Хейнрици не был склонен впадать в эйфорию и сохранял относительно реалистичный взгляд на вещи. Одно, впрочем, отличало его от других высокопоставленных немецких военных: сильная склонность к рефлексии — качество редкое, так как этика людей его круга не поощряла подобное. Он позволял себе роскошь иметь собственное мнение по многим политическим и военным вопросам, был наблюдателен и требователен. Как военачальник он обладал харизмой и безусловным талантом, не отсиживался в штабах, а регулярно выезжал на фронт и по праву считался одним из лучших командующих вермахта.

Хейнрици предстает перед читателем пограничным, немного архаичным, даже по меркам 40–х гг., типажом. Религиозность для него была не просто частью культуры: истовое, горячее упование на помощь свыше сосуществовало с новой теологией, в которой роль божества играл политический лидер, — и верой, которую несли на своих штыках солдаты его армии.

«Русский»

С ходом войны одной из центральных тем дневников Хейнрици становится военная и психологическая оценка противника, как правило опирающаяся на конкретные боевые эпизоды и личные субъективные переживания. После войны некоторые немецкие генералы объясняли свои неудачи несчастливой комбинацией суровых погодных условий и неисчислимых резервов, снова и снова бросаемых в бой советским командованием вопреки немалым потерям. Хотя некоторые написанные по горячим следам записи Хейнрици служат печальной иллюстрацией этих потерь, в целом дневник показывает существенно более сложную картину, в которой большое количество жертв сочетается с крепостью и мужественностью самих войск.

У Хейнрици красноармейцы — беспощадный противник, на фоне которого все прочие выглядели блекло. По тексту разбросаны замечания относительно стойкости, яростности, злобности, хитрости, фанатизма советских русских[45]. Изредка генерал даже хвалил красноармейцев за выучку и самопожертвование, признавал их закаленность. Летом 1941 г. Хейнрици искал ответ на вопрос «Почему они не сдаются?» и быстро различил за массами людей нечто большее, а именно механизм, что их воспитал, мобилизовал, одел, накормил, вооружил и направил, — большевистскую систему.

Да, к 1941 г. система, имевшая колоссальные человеческие и материальные ресурсы, воспитала в своих защитниках боевое упорство, привила им идеологическое горение и способность к неукоснительному повиновению воле руководства[46]. Однако сильные стороны системы были ее же недостатками: нередко советское командование не считалось с собственными жертвами, отдельные боевые действия, особенно в начале войны, отличались сумасбродством, а у личного состава даже в тактически несложной боевой обстановке порой отсутствовала инициатива.

Летом и осенью 1941 г. Хейнрици бросается в глаза и другое противоречие. С самых первых дней обобщенные красноармейцы сильны и бесстрашны: активно обороняются и контратакуют, в безнадежных ситуациях предпочитают смерть пленению. Но в то же время они сдаются поодиночке и группами, с оружием и без, дерутся за немецкие «пропуски в плен», а в отрыве от коллектива представляют собой испуганных, крайне пассивных и разобщенных индивидуумов[47]. На допросах утверждают, что воевать не хотят, всё валят на комиссаров, которые за ставляют сражаться до последнего, стращая расстрелами в плену. Вышколенный пруссак так и не постиг сути этого «управляемого хаоса» и не смог понять, как эти явления могут сосуществовать.

Генерал тщетно надеялся на психологический перелом и последующий переворот в русском тылу. Хотя масштаб коллаборационизма в начале войны не позволяет говорить о «единении советских граждан перед лицом врага», новый общественный строй сдал экзамен, который ему устроили: несмотря на демонтаж старого общества, колхозы, голод, повальную бедноту, репрессии, уничтожение религии и частных свобод, несмотря на поражения РККА, перебежчиков, коллаборационистов, панику — в основном граждане СССР оказались готовы сражаться с оккупантами.

«На чужой земле»

Разумеется, о своих солдатах Хейнрици пишет больше, чем о чужих. Если на первом этапе войны проблемы пополнения войск, снабжения, логистики и гигиены кажутся лишь пометками на полях рассказов о неудержимом наступлении на восток, то с октября 1941 г. тон заметно меняется. Личного состава становится всё меньше, но пополнение не поступает. Заканчивается бензин, а вместе с ним и подвоз продовольствия. Солдаты исправно кормят вшей, а вот самих солдат кормят не особо. Вермахт переходит на снабжение себя провиантом «с земли», фактически обдирая и обрекая на голодную смерть местных жителей. Тем временем дороги превращаются в непролазные топи, затем ударяют морозы и в лазаретах больных дизентерией сменяют обмороженные.

Хейнрици приходится буквально выпрашивать разрешение на отступление: с середины декабря сам он не вправе принимать подобные решения, даже исходя из оперативной необходимости, — фюрер запретил отступать. К Новому году тональность дневника окончательно меняется: мрачные натуралистические картины солдатского быта («вымотанные, малочисленные, завшивленные и обессиленные люди» (с. 163 наст. Изд.), «с гниющими ранами по всему телу из–за постоянной чесотки […] в рваной форме, покрытые грязью и паразитами» (с. 155 наст, изд.)) чередуются с критикой решений вышестоящего командования и благодарностями Всевышнему («Вчера Он нам помог в последний момент, когда не было уже иного спасения. Я могу лишь вверить всё Ему» (с. 165 наст. изд.)).