Заметки о войне на уничтожение - [30]

Завершающие бои мы здесь вести уже не будем. После того как мы начали и наполовину завершили окружение, нас выводят и задействуют где–то в другом месте. Нас это не радует. Мы хотели бы закончить то, что готовилось в многомесячных боях. Киевский котел стал бы кульминацией этих усилий. Кроме того, каждый из нас охотнее остался бы тут на юге, вместо того чтобы перебираться в холодные области. […] И мы боимся, что там будет куда как неуютнее, чем здесь, поскольку для середины сентября тут стоит вполне сносная погода. Ночи становятся холоднее, но днем может быть по–настоящему жарко. Вся местность здесь значительно чище, дружелюбнее и лучше застроена, чем в неприветливой Белоруссии. […] Вопреки южному характеру местности, люди уже сейчас кутаются так, как будто на дворе Рождество. Женщины обматывают вокруг головы плотные шерстяные шали и выглядят как люди, страдающие от зубной боли. Старики и подростки — других мужчин нет — носят меховые шапки и ватники. Мы бы в них померли от жары. Церкви на Украине всё еще увенчаны крестами; в некоторых отдаленных уголках даже внутреннее убранство сохранилось. В целом кажется, что большевизация страны не была настолько интенсивной и всеобъемлющей как в остальной России, и сохранилась еще некоторая самобытность. […]

17 сентября 1941 г., еще до разгрома котла 25 сентября (665 000 пленных, 884 танка, 3436 орудий), XXXXIII армейский корпус был выведен из боев под Киевом. Ему дали несколько дней отдыха в Чернигове, прежде чем 23 сентября направили в район к юго–востоку от Рославля, где он участвовал в подготовке большого наступления на Москву.

Письмо жене, [Чернигов] 17 сентября 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 103

Ты доставила мне большую неприятность. Вчера вернулся Бальцен. Он должен был забрать в Мюнстере тулуп от моей старой формы. Но ты увезла его во Фрайбург, и я сижу тут без тулупа. При этом сегодня было впервые по–осеннему холодно, все мерзнут. Никогда бы не подумал, что на широте Киева так рано начинается осень. Но это так. Теперь мне совершенно неясно, как мой тулуп может попасть ко мне. А мы к тому же отправляемся на 350 километров севернее, где будет гораздо неуютнее. […]

Отчет семье, [Чернигов] 19 сентября 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 104–106f. Ms.

Наша боевая деятельность на Украине закончилась раньше, чем мы думали. Разгром под Киевом состоялся. […] В целом это означает, что в русском фронте зияет дыра в 400 километров шириной и 200 километров глубиной. Заткнуть ее новыми соединениями, чтобы защитить лежащий к востоку промышленный район у Харькова, будет трудно даже русскому командованию с его огромными людскими ресурсами. Таким образом, достигнутые в эти дни результаты обретают решающее для хода войны значение. […]

Сейчас сидим в Чернигове, в русских казармах, с потолка которых по ночам на нас подобно «Штукам»[137] пикируют клопы. После того как мы начиная с 22 июня находились в непрерывном напряжении, мы чувствуем себя здесь как в отпуске.

Чернигов, в котором раньше жило 150 000 человек, был городом, полным достопримечательностей. А теперь это буквально груда развалин. Объем разрушений в русских городах выходит за рамки всего, что мы знали или видели до того. В самом городе осталось лишь несколько зданий, по воле случая лишь поврежденных, но не разрушенных, да еще бедные деревянные избушки по окраинам. В остальном город представляет собой дымящуюся груду развалин, из которых торчат руины построенных сотни лет назад церквей, чьи двухметровые стены выдержали даже попадание современных снарядов. Но зато они полностью выгорели. Там, где этого не случилось, они настолько обветшали, опустошены и загажены за время большевизма, что с отвращением отводишь взгляд. А ведь говорят, что когда–то эти церкви были просто прекрасны. Среди них есть несколько таких, которые стали бы достопримечательностями и в Германии благодаря дикому разгулу барокко, размеру и особенной красоте. Чернигов был местом паломничества, здесь хранилась особенно чудодейственная икона Богоматери. Из подвала почти полностью сгоревшего музея я смог спасти 25 картин. Мы заняты спасением единственного сохранившегося в соборе иконостаса, чьи резные деревянные, с обилием позолоты дверцы понуждают моего графа Моя ко всё новым паломничествам в собор.

Из–за большевизма, а также из–за войны уровень разрушений в городах в этой стране с лихвой превосходит Тридцатилетнюю войну. В сельской местности, с другой стороны, влияние войны малозаметно уже по прошествии всего лишь пары дней. Не важно, как сильно обстреливались деревни и сколько бедняцких изб было при этом разрушено, не важно, сколько телят, кур и трихинеллезных поросят было съедено, — в целом картина местности меняется несильно. Лишь обращая внимание на детали или человеческие судьбы, можно осознать разрушительную силу войны. Наверное, об этом в будущем напишут книги.

Города почти совсем покинуты. В деревнях остались лишь женщины, дети и старики. Все остальные бродят по исполинским просторам России, оторванные от своего дома. Согласно показаниям пленных, железнодорожные станции забиты толпами людей, и они молят солдат о куске хлеба. Я думаю, что количество смертей из–за болезней и перенапряжения среди этих оторванных от дома людей настолько же велико, как и потери на поле боя. Быть может, эта ситуация, наравне с военным поражением, однажды создаст оппозицию существующей в России системе управления. Однако, как я уже говорил раньше, пока что никаких признаков этого нет. Советов повсюду очень страшатся, их террор так беспощаден, что никто не осмеливается и пикнуть. Помимо этого, немалая часть молодежи — убежденные коммунисты, которые считают, что такие методы необходимы для управления столь примитивным народом, как русский. Так что нам придется оказывать на них долговременное и значительное давление, пока ситуация внутри России не станет настолько невыносимой, что парализует любое сопротивление. Потеря Украины, угроза потери промышленного района вокруг Харькова, нейтрализация Петербурга — вот шаги на этом пути. […]