Заметки о войне на уничтожение - [29]

Так что мы надеемся, что в следующем году сможем добыть достаточно провианта с завоеванных территорий. Сейчас купаемся в мёде, который тут в изобилии. Куры и целые стаи гусей бродят за деревнями. У колхозной системы есть, на мой взгляд, преимущество: у деревень большие поля как в поместьях, а не малые земельные наделы у отдельных крестьян. Для пропитания населения первое более эффективно. Но как только мы занимаем деревню, первое, о чем нас спрашивают деревенские: «Когда мы получим назад отобранную у нас землю?»

Кроме того, всё здесь находится в ужасном и запущенном состоянии. Каждый пытается жить как можно беднее, чтобы не быть осужденным или расстрелянным как собственник. Соответственно, дома и квартиры по большей части в неописуемом состоянии. Крестьянин, что не присоединился к колхозу, а хочет работать сам по себе (это возможно лишь с очень маленьким участком земли, таким, с которого удастся прокормить только одну корову), не получает от общины соломы для своей крыши и древесины для починки своих строений и обкладывается разнообразными налогами так, чтобы принудить его к вступлению в колхоз. Это приводит к горькой нищете. Однако куда хуже страх перед партией, в котором живут люди. Никто не осмеливается сделать что–либо по собственной воле, а ждет приказа, чтобы не нарушить какие–то правила. Так вот — «по приказу» у них начинался сенокос вне зависимости от погоды. Нетрудно представить, какой урон нанесло сельскому хозяйству такое бюрократическое регулирование. Лишь одна вещь хороша в России — школьные здания. Большие, светлые, просторные и чистые без исключений. Даже в самой маленькой деревушке школа хорошо оснащена материалами для преподавания физики. Мы квартируем только в школьных зданиях, потому что это самое лучшее размещение из возможных.

Кстати, недавно мы были в деревне Седнев на реке Снов, прежде огромном поместье казацкого гетмана — кажется, по имени Косоебов[131], — которому принадлежало 240 000 моргенов [150 000 акров] земли. Теперь замок совершенно пуст, разрушен и разорен. Родившийся на Украине приват–доцент из Кёнигсберга по имени Бейтельсбахер[132], сейчас лейтенант в нашем разведотделе, был тут в детстве с родителями, описал мне богатства этого дворца, его прекрасный парк (сейчас непролазная чаща), его библиотеку с ценнейшими рукописями и рассказал о здешней грандиозной жизни в старые времена. От этого ничего не осталось. Лишь одна старая 400–летняя липа еще стоит, вся скрюченная, по соседству с бюстом национального украинского поэта[133], который жил 250 лет назад в семье гетмана. Наши солдаты отбили ему голову. Они решили, что это Сталин!

Запись в дневнике, [Хотиновка[134]] 13 сентября 1941 г.

BArch. N 265/11

[…] Чернигов, который мы вчера посетили, вероятно, наиболее сильно разрушенный город. Буквально всё лежит в руинах. Осталось лишь несколько церквей, но внутри них всё полностью уничтожено. Разрушения городов в этой войне на Востоке можно сравнить, быть может, лишь с Тридцатилетней войной.

Генерал–полковник фон Шоберт[135] наехал на мину и погиб. Его сменит Манштейн[136]. Шоберт был человеком небольшого ума, весьма амбициозным, тщеславным, но и очень храбрым.

Письмо жене, [Хотиновка] 15 сентября 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 100f.

[…] Я получаю от тебя столь редкие и запоздалые письма. Все остальные получают информацию гораздо быстрее меня. И ты никогда не пишешь, как дела дома. Я буквально чувствую, что сзади меня безвоздушное пространство. […] На самом деле: твое последнее письмо еще от 16 августа. А от Хартмута я получил уже письмо от 28 августа. Не отправился ли он теперь уже в Россию? Я был вообще–то очень рад, что он дома. Ведь осенью нам предстоят тяжелые сражения, и решающая битва еще впереди. Определенно, русский весьма ослаблен. Но последний сильный удар, который, хочется надеяться, его совсем свалит, еще не нанесен. Тем не менее я не верю, что Россия сдастся до наступления этой зимы, даже если в решающей битве мы одержим победу. Страна так огромна, людей так много, и, кроме того, пока они возлагают надежды на помощь Америки и Англии. Обе страны сделают всё, что в их силах, для поддержки этого союзника, который оказывает им важнейшую помощь. Русский удерживает весь германский вермахт и наносит ему существенный урон — его лучшим частям. Ты бы видела, как устали и вымотались наши войска. Три месяца невиданных боев и утомительных маршей не прошли бесследно. Мы не можем надеяться на окончание этой кампании и отпуск осенью — тебе это должно быть ясно. Бои в России будут продолжаться до тех пор, пока погодные условия не вынудят их прекратить. […] Я еще раз прошу тебя забрать из Мюнстера ценные вещи и перевезти их, возможно, в Барби. Сейчас я действительно вынашиваю мысль освободить квартиру в Мюнстере. Так как я очень боюсь, что Америка в обозримом будущем активно вступит в войну и тогда длинными ночами налеты на Вестфалию участятся и усилятся. […]

Отчет семье, [Хотиновка] 15 сентября 1941 г.

BArch. N 265/155. BL. 99f. Ms.

Мы почти окружили русских. Всем, кто попал в огромный мешок западнее Киева, придется в это поверить. Совершенно непонятно, почему русский оставил на Украине свои войска стоять так, что это должно привести к их пленению. Теперь кольцо медленно сжимается. Через восемь дней можно ждать специального официального сообщения о вновь достигнутом огромном успехе. Кроме военного этот успех имеет, вероятно, и большое экономическое значение, поскольку обширные пространства Украины — наиболее плодородной части России — попадут в наши руки. Наш переводчик [Бейтелылпахер] утверждает, что Украина может прокормить всю Европу. Без нее в России наступит голод. Меня это устраивает. В целом эти победы являются результатом наших сражений начиная с 4 августа, когда мой корпус пошел в наступление южнее Бобруйска. Это были первые шаги к тому, что завершается сегодня. Сейчас мы находимся глубоко в тылу самой южной русской армейской группировки. Мы уже сражаемся за те единственные дороги, по которым она могла бы отступать. Пока я пишу эти строки, слышу в комнате непрерывный гул артиллерийских орудий. Враг упорно сопротивляется. Однако медленно, но верно ему приходится оставлять одну позицию за другой, и так, пока ему не придет конец.