Заметки на полях - [27]

— Заходи, конечно.

— А то свалю в прекрасное далёко, а там скажут: и на фиг ты нам такая нужна красивая, ничего не умеешь даже. Так хоть танцевать научусь.

— Ну, это я тебе обещаю!

Девчонки расстались на центральной площади. Русоволосая пошла налево, а блондинка — прямо. Блондинка в принципе шла к тому самому дому, куда было нужно мне, и меня это бесило. Ровно так же меня бесило бы, если б она шла следом за мной. Отстать, что ли? Потусуюсь на площади, позалипаю на голубей, вон их тут сколько ходит. С другой стороны, матери сказал, что на полчаса, а сам ка-а-ак залипну на голубей, ка-а-а-ак про***сь до полуночи. И поди потом докажи, что не суицидник. Нет уж, надо идти.

Я фактически проводил блондинку до подъезда — она, по закону подлости, шла в тот же самый подъезд, что и я. Тут я всё же тормознул. Ну её в баню, ещё подумает, что преследую, баллончик достанет, или вопль поднимет. Или в две тысячи первом у подростков так не принято? Ладно, дам ей минуту. Вот когда бы сигареты пригодились…

Открывая дверь, блондинка повернулась в профиль. Меня она не заметила, а я её вдруг узнал. И сразу чуть не засмеялся.

Блондинку звали Жанной. Если бы её звали Дашей, или Наташей, я бы имени не вспомнил, но Жанна у нас, кажется, одна была на весь посёлок. Посёлок с увлечением судачил про её мать, которая то куда-то сваливала в неизвестном направлении, то обратно приезжала. На костре её сжигать вроде не пытались, с факелами дом не осаждали, но мысли такие явно бродили во многих головах.

А потом, в начале выпускного класса, пропала сама Жанна. На это уже всем было, в общем-то, насрать, потому что, во-первых, яблочко от яблони, а во-вторых, в посёлке приключился какой-то трэш со стрельбой, полицией, взрывами и пацаном, который убил свою мать и закопал во дворе дома[1]. На фоне такого веселья, наверное, даже родному отцу было капельку насрать на то, куда делась дочь.

А она, лет десять потусив в прекрасном далёке, вернулась обратно с сыном и мужем — бывшим одноклассником. Который потом чуть ли не в открытую трахал свою бывшую. Которая потом куда-то исчезла… Но зато дочь её (от того же одноклассника) периодически появлялась и ходила в гости к папе и его новой семье, увлечённо вынося мозги местным старушкам, которые не сумели освоить интернет и продолжали п**деть на лавочках обо всём, что видели из окна и в глазок[2].

Я всё это знал по одной простой причине: каждый мой взрослый визит домой представлял собой двух-трёхдневную лекцию под названием «В предыдущих сериях». Мама долго и нудно расписывала мне, чем живёт посёлок. Что-то я пропускал мимо ушей (процентов девяносто — девяносто пять), что-то случайно оставалось в памяти. Как, например, про Жанну. Смешно, конечно, хотя и жалко. Столько у неё надежд ещё — куда-то уехать, чего-то добиться… А что в итоге? Две тысячи девятнадцатый год, детка, и ты сидишь всё там же! Наверное, однажды тоже из окна выпрыгнешь. Или бухать начнёшь. Может, мне гадальный салон открыть, будущее предсказывать? Вот и денег подниму. Впрочем, ладно, об этом я подумаю завтра, а пока надо с амурами порешать. Прошла там уже эта минута, нет? А, по фиг, захожу.

* * *

Динь-дон. Ди-и-и-инь-дон. Динь-дон, динь-дон, динь-дон.

Шаги. Щелчок задвижки. Открылась дверь, а за ней — Катя. Свезло. А я только во время последнего «динь-дон» сообразил, что, раз Жанна только-только со школы идёт, то Катя, может, тоже ещё не пришла. Но, видно, у нашего класса было на урок меньше.

Катя была ещё в школьной одежде — блузке с серо-коричневыми абстрактными узорами и чёрной юбке.

— Семён? — Она зашептала, сделав круглые глаза. — Ты… Ты чего?

— Ты уже больше трёх дней не держалась за мой болт, — мрачно и громко сказал я. — Он скукоживается. Смотри, видишь, меньше стал?

Я показал ей свой болт, который явно не стал меньше, но внушение — великая вещь.

— Чего там?! — прозвучал грозный голос со стороны кухни, и тут же раздался скрип табурета.

Голос я узнал — это был Катин папа, с которым я разговаривал по телефону.

Катя меня удивила. Она быстро, как суперсолдат, впрыгнула в туфли, сорвала с крючка куртку и пулей вылетела в подъезд, захлопнув за собой дверь. Тут же, схватив меня за руку, побежала вниз. Я послушно торопился следом. Мы успели два этажа пробежать, прежде чем наверху открылась дверь, и подъезд сотрясся от зычного баса:

— Катька?!

Катя не отреагировала. Она остановилась, только когда мы выскочили на улицу.

— Ты что делаешь? — повернулась она ко мне и толкнула в грудь. — Ты что, с ума сошёл?

— Извини, шутканул неудачно, — покаялся я. — Могу всё загладить…

Я осекся, потому что увидел, что Катя плачет. Вот это было по-настоящему херово. В начале сложных отношений слёзы — зло. Тут целый квест грядёт — как девушку обнять и утешить. Потому что она-то думает, что ей хочется тебе морду разбить, а на самом деле ей хочется обнимашек и раскаяния. Иначе стала бы она меня за руку от отца спасать?

— Меня теперь вся школа «женой суицидника» зовёт, — прошептала она. — А тебе и этого мало?

— Женой? — переспросил я.

— Да! — крикнула она. — Гришка мне два слова сказал, а ты тут же налетел на него с криком: «не смей трогать мою жену».