Заметки на полях - [26]

«Неужели я такая плохая мать?» — спросила она на самом деле. Эта наивная вера в то, что всё как-то завязано на тебя в этой жизни. Что ты — некий центр мироздания, пусть и непризнанный. Будто ты можешь что-то изменить, на что-то повлиять. Будто от тебя хоть что-то в этой жизни зависит. Будто твоя жизнь — не просто заметки на полях чужой книги…

— Я в тот момент не подумал, — соврал я. — Просто… Под влиянием момента, импульса…

Я изо всех сил пытался говорить, как говорил бы двенадцатилетний подросток, но у меня нихренашеньки не получалось. Не получалось жевать сопли и отделываться общими фразами. Меня спросили — я отвечаю: чётко и по делу. А звучит это так механически и неискренне, что аж у самого скулы сводит.

— Не подумал… И обо мне не подумал. Как бы я после такого…

Давление на жалость. И чего она этим добиться хочет?! Что я зарыдаю, осознав ужас своего несовершенного поступка? Фиг его знает, в двенадцать лет, может, и зарыдал бы. А сейчас у меня в голове прочно забито: моя жизнь. Мо-я! И решать, что с ней делать, буду только я. Ну и дядя Петя, естественно.

Мы уже вошли во двор, когда я предпринял ещё одну попытку объясниться.

— Мам… Я сделал глупость. Вернее, попытался сделать. Мне жаль, я правда не хотел бы, чтоб такое получилось. Больше я такого не сделаю.

Жалкие, печальные глаза, как у раненого оленёнка. Грёбаная перестройка, за что ж ты так с людьми… Переломала хребтов столько, что до сих пор эхо от треска стоит. А нам потом у них, сломанных, жизни учиться. А потом — переучиваться.

— Идём домой, — вздохнула мама и двинулась к подъездной двери. Я остался на месте.

— Мне надо в одно место…

Мама повернулась.

— Куда это?

— К другу.

— К Гоше, что ли?

Проще всего было бы соврать, что да, но если мама ему позвонит, а меня там нет… Пока я «под колпаком», лучше быть честным.

— Нет, к Кате.

— Светлаковой? Это из-за которой ты…

Бля-а-а-а… Вот это попадос.

— Мам, она тут вообще ни при чём. И я же пообещал, что больше никаких суицидов и банальных ходов.

— Сёма! — Мама прижала руки к груди, будто молилась. — Я тебя прошу — не надо! Она за всё это время даже не позвонила ни разу.

— За какое время?

— Что весь этот кошмар творится!

— Кошмар?.. — Я почесал кончик носа. А, ну да. Все эти временные отчисления, психологи и участковые — это кошмар, а не аттракцион, чтобы Сёма постебался. Разница в восприятии реальности — это всегда интересно, но иногда мешает. Вот как сейчас. — Ну да. Впрочем, её можно понять. Я вёл себя, мягко скажем, неадекватно.

— Да как бы ни вёл! Могла бы хоть позвонить, спросить, как у тебя дела.

А то она не в курсе, как у меня дела. Весь посёлок шоу наслаждается.

— Ну, в общем, мне надо к ней зайти. Вернусь минут через двадцать. Хорошо?

Я сделал шаг назад. Мама — ко мне. Интересно, сколько любопытных носов уже прилипло к окнам?

— Семён, пожалуйста, пошли домой! — звенят в дрожащем голосе грядущие слёзы…

— Мама… Ты хочешь, чтобы у тебя был нормальный сын. Так дай мне хоть иногда вести себя, как нормальному человеку. У меня есть друзья — люди, с которыми мне приятно проводить время. Я прошу только двадцать минут. Ну полчаса — максимум. Неужели это такая проблема?

Заплакала. Так всегда было. И будет. Если не можешь решить проблему родительским авторитетом — врубай слёзы. Не помогают слёзы — проблема нерешаема. Да господи! Неужели так сложно понять, что каждый человек сам в ответе за свою судьбу! Нельзя бесконечно бегать и подтирать друг другу носы и жопы. Иногда птенцов надо выпинывать из гнезда.

Кстати. А ведь это и ко мне относится. Что я стою тут, разрываясь на части? Мама плачет… Да. Плачет. Вот такое жизнь дерьмо — в ней мамы иногда плачут. Но — «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей». Это не я сказал, а кто-то умный и авторитетный, из Библии, возможно Иисус. И пусть Катя мне не жена, но… Но.

Я сделал ещё шаг назад, ещё. Мама принялась часто всхлипывать.

— Полчаса, — сказал я хрипло и, развернувшись, пошёл к дому Кати.

15

Уроки в школе как раз закончились, и я попал в хвост к двум идущим с занятий девчонкам. Одна была растрёпанная блондинка, другая — обычная, русоволосая. Кажется, с параллельного класса. Сначала я был слишком погружён в самоненависть, чтобы прислушиваться, но потом вдруг что-то заставило меня встрепенуться. Кажется, прозвучало моё имя.

— А я его понимаю, — говорила блондинка. — Меня саму уже эта дырень достала — хоть вешайся.

Интересно, это она про дыру на колготках, или про какую-то женщину? С разбегу бывает трудно въехать в чужую языковую схему.

— Да ты чего? — удивилась русоволосая. — Хороший у нас посёлок ведь.

А, вот она об чём. Понял, отстал, слушаю дальше. Какой я всё же испорченный. Хотя что с меня взять — гормоны, половое созревание, все мысли об одном.

— Ну, у тебя, может, и хороший, — пожала плечами блондинка. — А я, как школу закончу, свалю отсюда в прекрасное далёко и никогда не вернусь.

— Да ну тебя! — Русоволосая рассмеялась, явно не приняв всерьёз слова подруги. — Сегодня у тебя?

— Не… У меня вчера вечером мама домой заявилась. Сегодня весь день с отцом орать друг на друга будут. Я сейчас сумку кину, съем чего-нибудь и к тебе лучше приду. Можно?