Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства - [97]

Читатель помнит, как всеобщая политическая лихорадка, охватившая страну в конце 80-х годов, до крайнего уродства деформировала Центральное радио и телевидение. С Первого съезда народных депутатов в мае 1989 года начались, по категорическому требованию депутатов, прямые и полные трансляции заседаний съезда на всю страну. Миллионы людей с утра и до поздней ночи неотрывно сидели у радиоприемников и телевизоров. Работать становилось некогда, все от Москвы и до самых окраин огромной страны были до предела заняты политическими дискуссиями. Дворец съездов Кремля превратился в большой театр, где разыгрывался самый трагический спектакль в истории нашего Отечества, где телевидение было одним из главных участников и действующим лицом его. К концу съезда стало очевидно, что телевидение начинает мешать нормальной работе парламента, а многие из дискуссий депутатов все больше напоминали телевизионные шоу и посвящались лишь тому, чтобы показать себя. В связи с этим во второй половине работы съезда после споров было решено сохранить полную трансляцию, но давать ее только в вечернее время: начались длительные всесоюзные ночные телебдения. Помню, как на Втором съезде народных депутатов СССР в Кремлевском дворце съездов до 12 часов ночи шла полемика по поводу дела Гдляна и Иванова, а затем трансляция этого заседания длилась до 5 часов утра. Вспоминаю, как приехал из Дворца съездов в час ночи и, включив телевизор, долго думал, куда же мы идем с этими ночными дискуссиями, и только теперь понимаю, куда мы пришли.

Встречаясь в это время с зарубежными коллегами из телевидения Японии, Финляндии, США, мне приходилось выслушивать суждения профессионалов по поводу наших теленоваций, суть которых состояла в беспрецедентном вмешательстве телевидения в политическую жизнь страны. Коллеги откровенно говорили мне, что считают для себя чрезвычайно важным изучить этот уникальный феномен всеобщего политического психоза, охватившего все слои общества, который сознательно и организованно насаждается и поддерживается могучими средствами радио и телевидения. Не скрывая иронии, они замечали, что на смену известным психологам-экспериментаторам Кашпировскому и Чумаку пришли продолжительные (месячные), до 2–3 часов ночи, трансляции съездов, сессий, конференций советских и партийных высших органов. Зарубежные журналисты откровенно выражали свои сомнения в оценках этих «новаторских экспериментов» советского телевидения. Многие считали, что следовало бы создать специальную лабораторию, способную проанализировать эффективность влияния на психику человека подобных телепоказов крупных общественно-политических и государственных актов. При этом западные профессионалы не скрывали своих мнений, оценок и высказывали предположения, что подобные новаторские эксперименты телевидения и радио не только не поддерживают веру и усиливают разочарование, но вносят серьезную смуту в сознание людей, сеют неуверенность и все больше на фоне хозяйственного развала, падения производства, всеобщего дефицита и обнищания раздражают телезрителей, многие из которых хотят видеть на экранах нечто совсем другое.

Выслушивая замечания западных коллег, размышляя по поводу своей роли в этих процессах, я понимал, что они справедливы, ибо объективно отражают нынешнее, деформированное всеобщей политизацией состояние Центрального телевидения. Единственное оправдание для себя я видел лишь в том, что это была не вина телевидения, а его беда, ибо оно лишь отражало те деформации, которые были свойственны самой общественной жизни, политизированной до такой степени, что в ней не оставалось места для литературы, искусства, культуры. Вспоминаю, как-то в один из дней в конце мая 1990 года оказался дома чуть раньше обычного и уже по привычке, как это делал на работе, прошелся по всем каналам телевидения и увидел: по Второй программе шла трансляция съезда народных депутатов России, по Московскому каналу – сессия Моссовета, по Ленинградскому – Ленсовета, а по Первой программе – репортаж о сессии Верховного Совета СССР. Посмотрел и представил себе, что может почувствовать и подумать обычный, нормальный человек о нашем телевидении, и мне стало плохо. А телезритель не только думал, но и писал нам тогда в Гостелерадио отчаянные письма, замечая, как старательно мы с помощью телевидения превращаем страну в сумасшедший дом. Но что мог он изменить, этот бесправный телезритель, в стране, где люди оказались заложниками политиков и ничего не решали. Что можно было изменить, если каждая из первых сессий Моссовета, Ленсовета, каждый из съездов народных депутатов СССР и РСФСР начинался в то время единогласным и всегда от имени народа решением о полной трансляции всех заседаний.

Возвращаясь к недавнему прошлому, думаю: ничто не остается безнаказанным. Считаю, никому наш парламент так не обязан своим прославлением и своим посрамлением, как телевидению.

В своих встречах и беседах с Горбачевым, Рыжковым, Лукьяновым я не раз говорил о том, что меня беспокоит, о беспомощном положении председателя Гостелерадио, о невозможности старыми административными методами остановить процессы деформации телевидения. Моя позиция сводилась к тому, чтобы отказаться от запретительных методов во взаимоотношениях с редакциями и последовательно шаг за шагом стремиться к тому, чтобы на телевидении и радио были представлены все точки зрения без преобладания и монополии какого-либо из политических движений, партий, организаций. Чтобы реализовать эту позицию в сложных условиях политического противоборства, нужно было как минимум два обязательных условия: способность проявить здравый смысл и понимание со стороны Горбачева и его ближайшего окружения. Правда, для этого Горбачев должен был как минимум верить председателю Гостелерадио, что он не карьерист и не интриган и не меньше, чем он сам, обеспокоен и болеет за судьбу своего Отечества и своего народа и стремится к тому, чтобы противостоять процессам дезинтеграции, которые охватывали все сферы жизни общества. Думаю, Горбачеву этого не было дано, он не верил и не доверял никому, кроме себя. При наличии первого условия второе сводилось к тому, чтобы обладать волей и мужеством, чтобы убедить других служить не вождям, а совести и чести и найти силы, людей, способных противостоять монополии и групповщине и дать возможность на радио и телевидении проявиться действительному разномыслию.