Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства - [96]

Появление новых передач и видеоканалов, сочетающих социальную остроту и зрелищность, занимающих позицию, которая часто не совпадала с официальной, было неизбежно: на телевидении происходило то, что происходило в реальной жизни – шла острая борьба различных позиций, различных общественных сил. Популярные телепередачи, имеющие многомиллионную аудиторию, – «Взгляд», «120 минут», «Добрый вечер, Москва», «600 секунд» – по-разному воспринимались и оценивались, однако несомненно было то, что именно они отражали черты современного телевидения. Помню, как мне пришлось в ЦК КПСС защищать телефильм тогда малоизвестного, а ныне одного из популярных телепублицистов Леонида Парфенова «Дети XX съезда». Защищать уже после того, как я поддержал выход его на телеэкран, до этого он длительное время моим предшественником не выпускался. В этом фильме Ю. Карякин, Е. Евтушенко, Л. Карпинский, Е. Яковлев размышляли об истоках идей перестройки, о той «оттепели» в надеждах, которые принес XX съезд КПСС. Я принадлежал к этому же поколению, и мне были близки эти идеи.

В отличие от Л. П. Кравченко, который свою позицию обозначил как человек, который старался не задавать лишних вопросов, я с самого начала задавал – и, наверное, слишком много – вопросы Горбачеву и его ближайшим советникам, чтобы убедиться, понимают ли они, что телевидение не может быть прежним, ибо оно неотъемлемая часть нашей жизни. К сожалению, я скоро увидел, что Горбачев оставался либералом и даже демократом во взаимоотношениях с радио и телевидением лишь до тех пор, пока эти средства были лояльны к нему, прославляли его реформаторство, отражали его первые миссионерские поездки по стране, пели ему победные гимны. Стоило же им начать выражать сомнения в его деяниях или заявлять об иной позиции, сразу же появлялись замечания вездесущих помощников или раздавался раздраженный звонок демократа – президента СССР. Олег Попцов, руководитель Российской телекомпании, наученный горьким опытом взаимоотношений с властью, очень верно заметил в интервью «Независимой газете» (21 ноября 1992 года): «Власть очень трудно привыкает к роли зрителя, слушателя. Она до сих пор считает, что находится над зрителем, над слушателем и существует для того, чтобы объяснять, что и как надо видеть и слышать». Замечу, речь идет о конце 1992 года, а каково было тем руководителям телевидения, которые строили свои взаимоотношения со стоящими у власти в 1989 году.

В неравной борьбе я больше всего в то время не мог понять и согласиться со стремлением моих вышестоящих руководителей сохранить по-старому в информации и пропаганде два уровня правды и откровенности. Один – тот, что происходил в действительной жизни, со всеми ее противоречиями и конфликтами, острой борьбой различных общественных сил и движений, все большим недовольством тем, как идут перемены в экономике, в социальной сфере, и второй уровень – уровень официальной партийно-государственной информации, пытающейся представить все в благоприятном розовом виде и цвете. Получалось, провозглашая демократию и гласность, мы на практике продолжали проявлять старый консервативный подход к информации, сохраняли прежний разрыв между словом и делом, между информацией и реальной жизнью!

Мое пребывание в Гостелерадио СССР по времени совпало с началом торможения перестройки и возрастанием недовольства, которое она начала вызывать среди широких кругов населения. И сколько бы тогда ни говорили о коварстве оппозиции, этот процесс был основным источником растущего авторитета демократической оппозиции политике Горбачева. В числе активных участников оппозиции оказались в то время значительные слои работников массовых средств информации: печати, радио и телевидения. Это обстоятельство не могло не вызвать острой критики радио и телевидения и справа, и слева. В «Литературной России» телевидение обличали как источник крайнего свободомыслия, как средство разрушения духовных устоев общества и распространения безнравственности, в журнале «Огонек» – за то, что государственное телевидение остается консервативным, отстает в свободомыслии от печати и не отражает того плюрализма, который существует в обществе.

Особенно резко критиковали телевидение и его шефа за инакомыслие руководители ЦК КПСС и правительства, проявляя часто удивительное непонимание того, что происходит в настоящей жизни. Многочисленные объяснения на совещаниях и советах по поводу тех или других передач убеждали меня: в ближайшем окружении Горбачева устойчиво сохранялось старое представление, что все дело лишь в том, кого и как допускать к микрофонам. И дело здесь было не просто в близоруком, непрофессиональном подходе, а больше в привычке повелевать телевидением, не видя, что происходит за окнами кабинетов Старой площади и Кремля.

Критика сверху была жесткой, напоминая порой те известные времена из далекого прошлого, когда гонцу, принесшему во дворец правителю дурную весть, тут же рубили голову. Участникам столь короткой расправы было обычно невдомек, что гонец не виновник вести, а ее жертва. Говорю об этом с горечью, ибо был приверженцем позиции: на телевидении и радио не должно быть двух уровней откровенности и правды, один уровень, когда, к примеру, идет прямая трансляция съезда народных депутатов или сессии Верховного Совета, наполненных страстями до краев, столкновениями мнений, без соблюдения даже элементарных правил приличия, с применением всего набора грубостей и оскорблений. Все это с помощью телевидения выносилось на общее обозрение, становилось достоянием всей страны. После этого особенно странно было на другой день выслушивать замечания Горбачева или переданные по его поручению негодования по поводу комментаторов и обозревателей, слишком откровенно и резко оценивающих столкновения и конфликты парламентариев. Я думал, выслушивая эти замечания, как можно было в этих экстремальных политических условиях на другой день, выполняя, так сказать, волю высшего руководства, представлять совсем другой уровень откровенности. Как мог быть этот бурлящий, как перегретый паром, котел в виде съезда народных депутатов СССР или РСФСР представлен в комментариях на радио и телевидении совсем иным – благостным, спокойным, умиротворенным. Все то, что выносили на трибуну дискуссий депутаты, политические противники в борьбе за власть, становилось немедленно основой комментариев и интервью, оценками и суждениями журналистов.