Заложник - [13]

— Думаю, у тебя талант, — говорю я ей.

— А я думаю, что ты хороший учитель.

— Нет, я настаиваю. Через теорию и правильную стойку приходит лишь малая доля умения. Остаток идет изнутри, или ты так не думаешь?

Она идет к мишени, вытаскивает стрелы и вставляет их обратно в колчан.

— Давай постреляем на спор, — бросает она.

— Ты, правда, думаешь, что ты сможешь победить меня после того, как дважды попала в цель? — спрашиваю я скептически.

— Ах, да ладно. Это же только игра. Кроме того, ты бросил мне вызов на озере, не отказывайся.

Я ухмыляюсь.

— Прекрасно, как хочешь, я тебя предупреждал.

И мы начинаем игру: пускаем по три стрелы с тридцати шагов, затем три с пятидесяти, и наконец, один раз с семидесяти. На тридцати шагах Эмма стреляет великолепно, но на пятидесяти ее стрелы начинают отдаляться от цели. С более дальнего расстояния она промазывает полностью, и все три стрелы приземляются на землю рядом с целью. Мои выстрелы гораздо лучше, хотя я и не стараюсь. Мы собираем наши стрелы и садимся на траву. Пот выступает на наших лицах.

— Ладно, ты был прав, — подтверждает Эмма. — В стрельбе ты полностью ме-ня обскакал.

— Я же говорил тебе, — я глотаю воды из фляжки и протягиваю ее Эмме, замечая, как капли пота катятся по ее шее и ключицам, исчезая в вырезе рубашки.

— Если я что-то тебе расскажу, обещаешь никому не говорить? — спрашивает она и возвращает мне воду обратно.

— Конечно.

Для нее я сделаю все.

— Ты уже читал свитки из библиотеки, в которых написано, как все здесь началось?

— История Клейсута? Да, я прочитал ее.

— Тебе не кажется она странной?

— В каком смысле?

— Во-первых, их воспоминания после первого шторма, когда Клейсут был разрушен, были с такими пробелами. Многие помнили, например, как работать в поле, но забыли имена своих соседей, и их собственный город и все, что они делали до того, как пришел шторм. Как такое могло случиться? И где были их родители? В рукописях нет ничего о том, что они должны были хоронить мертвых, и если взрослые не погибли во время шторма, тогда это значит, что их не было там, когда он начался.

— Ты думаешь, что родители были где-то в другом месте? — спрашиваю я.

Заявление поставило меня в тупик.

— Возможно? Я не знаю. Здравый рассудок подсказывает мне, что дети были рождены в Клейсуте матерями, которые должны были здесь жить, так как никто не пережил попытку перебраться через Стену. Но при этом это кажется невероятным, что все матери погибли во время шторма, который пережили маленькие дети.

О таком я еще никогда не думал, но она могла быть права.

— Это невероятно, — повторяю я ее слова. — Но возможно.

Она хмурится.

— Это все равно кажется смешным.

— Вероятно, мы никогда этого не узнаем. Манускрипты могут быть неполными и с пробелами. Возможно, они пропустили погребение взрослых, потому что это для них было слишком сложно записывать.

— Да, может быть, — говорит она, но я слышу сомнение в ее голосе. Слова Эммы возвращают меня к письму и словам мамы о том, что жизнь полна загадок. Как и мама, Эмма замечала детали, которые были необъяснимы.

Я делаю еще один глоток воды. Она стала теплой, но приятно смочить губы.

— А почему я никому не могу рассказать об этом? — спрашиваю я.

— Ты же знаешь, что Совет выходит из себя, как только кто-нибудь начинает твердить, что за Стеной что-то есть. Но там просто должно что-то быть. Иначе я не понимаю, откуда взялись все эти дети. Каждое живое существо внутри этих стен имеет мать. Это невозможно, чтобы во время шторма все взрослые вымерли, дети должны были где-то иметь матерей, даже если не здесь.

Снова хороший аргумент.

— Ты так молчалив, — произносит Эмма. — Держишь меня за сумасшедшую?

Я смеюсь.

— Я не считаю тебя сумасшедшей. Совсем нет.

— И ты никому не расскажешь?

— Со мной твоя тайна в безопасности.

— Спасибо, Грей.

Она улыбается кривоватой улыбкой, которая приподнимает только один уголок рта, и с глубоким вздохом опускается в траву.

Сегодня безоблачное небо, огромная голубая поверхность, на которой нет ничего, кроме яркого солнца. Эмма устраивается поудобнее и ложится ближе ко мне. Я чувствую, как ее бедра прикасаются ко мне. Каждый мускул в моем теле кричит о том, что нужно перевернуться, прикоснуться к ее лицу и поцеловать, но я по-прежнему лежу неподвижно. То, что у нас есть сейчас, так прекрасно, что мне страшно это нарушить.

— Все в порядке, теперь моя очередь. Я хочу у тебя кое-что спросить, и ты должна пообещать, что никому не расскажешь.

— Договорились, — говорит она, все еще глядя в небо.

— Что бы ты сделала, если бы узнала, что кто-то что-то скрывает от тебя?

— Наверное, спросила бы, глядя в глаза.

— А если это невозможно? Если этого человека больше нет здесь?

— Тогда попыталась бы найти кого-то другого, кто, возможно, знает ответ. Или попыталась сама найти ответ.

— А если ты ничего не найдешь?

— Значит, ты плохо ищешь.

Я презрительно фыркаю и думаю о моей перевернутой спальне. Если объяснение и есть, оно находится не в моем доме. Но я мог бы поискать где-то еще. Возможно, как говорит Эмма, я недостаточно хорошо ищу.

— Ведет больница записи о пациентах?

— Что за записи?

— Не знаю. Что-то. Роды? Смертельные случаи? Что сказал пациент во время посещения?