«Еда, еда, еда, еда…»
* * *
Я еще раз огладил член рукой, и томящее волнение прошло по телу, ноги напряглись, колени сами собой разошлись шире.
Вспотел. Майка намокла вдоль позвонков, подмышками сладко хлюпнуло, когда я натужно провел вниз по стволу. Снова. Не спеша. Тело вытянулось в струну, отдаваясь приторно-сладкой истоме. Оперевшись на руку, я откинулся на спину — слишком резко, и неприятный удар о бетонную стену встретил затылок.
«Да, это именно то, что нужно.»
Механические движения не дают отвлечься, сводя натянутые жилы, заставляя выкручивать суставы. «Вот так. Еще. Как же хорошо». Это то, что всегда приносит удовольствие, один из бесконечных источников иссушающего, щекочущего измождения, отдающего слащавым вкусом греха и запрета. Но здесь слишком темно и слишком пусто.
Никого.
Я смачно сплюнул в ладонь и обвел головку, прошелся ниже, чуть сдавил яйца. В голове поплыл туман. Кажется, я не успел закрыть рот… Неважно, на заброшенном складе нет ни души. Только я, изводящий себя в темном углу.
Передо мной не было ничего. Огромный квадрат зиял глухой пустотой: ни мелких роботов-погрузчиков, ни товара, ни брошенных стоп спрессованной упаковки, отсутствовали даже колонны, обычные для гигантских амбаров — ничего. Здесь было тихо, как в могиле, и единственным живым трупом в ней был я.
«Что уставилась?» — я с вызовом глядел перед собой. — «Нравится?»
Кусок напряженной плоти окаменел на миг, позволяя пальцам глуше затянуть петлю под головкой. Стало больно… и хорошо. Мой невидимый зритель наблюдал за тем, как я пытаюсь не забыть значение слова «хорошо». Как я пытаюсь снова почувствовать, что жив, что кровь каким-то чудом еще бежит по венам, а легкие тянут кислород.
Да, пока жив. Пока.
Жаркая, как июльская ночь, змея закручивала кольца в самом низу, обещая скорое удовольствие.
«Я жив.»
Сколько раз я повторял себя это, чтобы не сойти с ума?
Два последних года я все чаще писал это на стенах, говорил собственному отражению, сначала в зеркале по утрам, украдкой, словно кто-то мог видеть меня и посмеяться, уличив в легком помешательстве. Но чем дольше одиночество ходило следом, тем безразличнее я становился к тому, что меня окружало. Наверное, я наконец понял, что остался один. Шутить никто не будет, смотреть тоже. Я один.
Абсолютно один.
И тогда любая отражающая поверхность, будь то металлическая рама прилавка для мороженой рыбы, витрина магазина, натертая мною до блеска плитка пола, становились моими молчаливыми зрителями. Больше мне не нужно было даже это.
Пустота смотрела в оба жадных глаза, лаская исхудавшее от недостатка нормальной еды тело, я вызывающе уставился в ответ, теребя налившийся член. «Смотри на меня, смотри. Хотя бы ты…»
По телу прокатилась удушливая волна, опуская в кислоту каждую клетку, заставляя забыть обо всем.
«Еще немного. Почти».
* * *
«Еда, еда, еда, еда, еда… Еда-а-а?»
* * *
«Я знаю, что тебе нравится. Мне тоже. Ведь так, дорогая?» — еще шире раскинув ноги, я сдавил вымученный отросток, желая ухватить каждую каплю сводящего с ума, но такого скудного и опустошающего удовольствия.
Наслаждение не исчезало, но удовлетворение почти истерлось, оставляя меня таким же пустым, как и тот склад в котором я сидел, жадно надрачивая собственный член… как делал это вчера… и позавчера, и каждый день за последние два года… не единожды возвращаясь к своей пустоте. Единственной, с кем я делил толстые стены нашего убежища.
* * *
«Еда-а-а-а-а…»
* * *
«Да, да, родная» — отчаянный шепот срывался с сухих обескровленных губ. Отупляющий спазм нагнул вперед, отросшие растрепанные волосы упали на лицо.
«Посмотри в мои глаза, давай же!»
Внутренности сдавило железным кулаком, и я задушил свой член в сведенных судорогой пальцах. «Вот так».
Воздух покинул легкие. Сперма густо брызнула наружу, измазывая руку — штаны, как всегда, лежали в стороне.
По диагонали, за двадцать шагов от меня, натужно, скрипнула старая дверь.
Я вздрогнул. Застыл.
Десяток мелких ржавых колесиков натужно поддались, повторяя отвратительный скрежет.
Я не дышал, пока последние толчки белесой жидкости выходили из тела.
В образовавшемся проеме — около метра — чернела ночь.
Пахнуло душным жаром и жухлой травой. Два желтых, горящих звериным голодом глаза уставились на меня так, словно кто-то прокричал «мясо» на весь заброшенный мегаполис, на окраине которого возвышалась моя гниющая крепость, носившая странное имя — «Ашан».
По ногам полилась горячая жидкость, резкого запаха я не почувствовал.
Я не чувствовал больше ничего, кроме чужого голода, впившегося в мои пока не обглоданные кости, и тупого безысходного ужаса, парализовавшего тело.
Химера прищурилась и зарычала.
Мерзкая тварь не двигалась, гипнотизируя меня взглядом, а я не мог шевельнуться от страха. Она потянулась, чуть приподнимая голову и затягивая затхлый воздух едва проветриваемого помещения, судорожно трепеща щелями приплюснутого носа. Хищный взгляд не отрывался от меня ни на секунду, узкие змеиные зрачки терялись в ярко-желтых фосфоресцирующих глазах. Нескончаемо долгое мгновение прервалось шумным сапом и дикий оскал растянул выступающую челюсть, обнажая зубастую пасть. Острые клыки в пол-человеческого пальца сияли белизной даже на таком расстоянии.
