Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [58]

Часов в десять-одиннадцать раздался крик:

— Выходите, начальник пришел!

Из барака мы выслали одного каторжника, который знал начальника в лицо. Вскоре он вернулся.

— Пришел Лиллипут (так в лагере прозвали начальника).

Маленький человечек с глазами рассвирепевшего шакала. Он буквально дрожал всем своим хилым тельцем от ненависти. Еще бы! Нарушили его покой, и кто?! Каторжники!

К вахте пошли все, но разговаривать с ним должны были несколько человек от имени всех заключенных. Мы еще не успели приблизиться к нему, как он завизжал:

— Собирайтесь, бляди, на работу и никаких требований мне не предъявляйте!!! Иначе всех расстреляем за бунт! Или вас давно не расстреливали?!

Он кончил свои слова и хотел было уйти. Мы не перебивали его. Но только он замолк, прекратил свою истерику, думая, что с налету испугал нас, раздались наши слова.

— Гражданин начальник, надо нам с вами один вопрос решить. Потому мы вас и пригласили. Но если вы все же решите уйти, не выслушав нас, то мы уйдем в барак, и на работу не выйдем. Пугать нас не стоит. Мы не из пугливых. Хоть одного убьете — разнесем всю зону. А вас всех разорвем на клочки. И не только вас, но ваших детей и жен. Найдем — разорвем.

Начальник обалдел. Вновь начал истерически вопить, но мы уже уходили в бараки…

Не прошло и получаса, как нас опять вызвал из барака один из надзирателей.

— По хорошему все выходите на работу, а то плохо будет!

Мы хором послали его куда подальше, сказали, что разговаривать будем только с начальником — и опять вернулись в барак.

ххх

Собрались на обед. Выяснилось, что начальство решило взять нас измором: воду в лагерь не завезли. Мы поели всухомятку, что у кого нашлось.

Ко мне подошел молодой парень. Внешность его говорила о кавказском происхождении.

— А я тебя знаю, земляк! — сказал он.

— Какое это имеет значение? Мы все друг друга знаем…

— Да нет… Я и имя твое знаю, и братьев твоих знаю.

— Ну, это не секрет, — и я назвал свое имя, вернее то имя, под которым меня знали в лагере.

— Тебя зовут Ерухам!

Это было для меня неожиданным.

— Откуда ты и как твое имя? — спросил я его.

— Я из Махачкалы, кумык. Зовут меня Абдурахман Ибрагимов.

Я отвел его в сторону.

— Запомни, земляк, как меня здесь, в лагере зовут, а мое настоящее имя пока что позабудь. Для тебя же лучше будет.

Он согласился.

— А теперь скажи мне, Ибрагимов, как вы тут продукты достаете? И как нам можно организовать малость продуктов за деньги или за барахло?

Ибрагимов призадумался.

— Я для тебя могу достать, — наконец сказал он, — но…

Я дал ему слово, что никто, кроме нас, об этом никогда не узнает. Объяснил, почему нам так нужны продукты, и поскорее.

— Среди нас есть больные, истощенные. На здешней пайке их не поправишь. Надо их подкормить, чтобы не померли. Так что ты уж помоги нам, будь другом…

— Хорошо, я попробую. — С этими словами Ибрагимов ушел.

Вернулся он через час.

— Слушай, хорошая гимнастерка у вас найдется?

Мы мигом направились в наш барак. Я вывалил содержимое моего мешка прямо на пол.

— Выбирай.

Он, не долго думая, поднял новехонькую гимнастерку.

— Вот это подойдет!

Я, конечно, спорить не стал. Ибрагимов обещал принести мне пол наволочки муки, две банки мясных консервов, килограмма два сухофруктов и с полкило жиру. Для нас все это было настоящей находкой. Особенно важно нам было поддержать нашего друга Леху Страпилу, немца из Питера. Он был болен туберкулезом, и мы очень беспокоились о нем.

Вскоре вернулся Ибрагимов. Он честно принес все, о чем мы с ним договорились. Давно невиданная мною настоящая еда, особенно сухофрукты — это был настоящий урюк! — заставили меня спросить:

— Откуда это?!

Он покраснел. Возмущенным тоном ответил:

— А не все ли равно?! Ты ведь обещал, что спрашивать не станешь.

— Конечно, спасибо тебе! Я просто хочу знать, чтобы больше тебя не беспокоить, а самому заниматься всем этим. Я надеюсь, ты меня понял, и познакомишь меня с тем, у кого все это имеется.

Мне, конечно, не стоило расспрашивать его, а поблагодарить за услугу, но человеческое любопытство — дело серьезное…

Ибрагимов отвечать не хотел. Но я упорно и вежливо уговаривал его, убеждал. Дал слово, что если он не желает сводить меня с этим человеком, то я ни при каких обстоятельствах не упомяну, что Ибрагимов хоть что-либо сказал мне о нем.

— Я все это наменял у нашего повара, — обиженным голосом сказал Ибрагимов и ушел.

Когда Леха увидел продукты, он, словно маленький ребенок, набросился на них и умоляющим голосом обратился к нам:

— Ребятки, оставьте все это мне!.. Иначе умру я, умру!!!

Дико и обидно нам было слушать его, но все сдержались, хорошо понимая, что с ним происходит.

— Да-да, Леха, все тебе, все твое. Ешь, и ни о чем не беспокойся. Мы и еще достанем, ты только поправляйся, — а он, несчастный, радостно кивал головой и полубезумными глазами заглядывал нам в лица…

Страшная штука смерть…

Он чувствовал, что долго не протянет. Мы ухаживали за ним, как могли, не надеясь спасти. Чудом нам все же удалось поднять его, и на свободу он ушел здоровым… Долго писал нам письма в лагерь, и мы, разумеется, отвечали ему.

На следующее утро раздался надзирательский вопль с вахты: