Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [54]

— Вы, видать, очень и очень хищный зверь, — сказал я, не думая уже ни о чем, — ишь, какой носище!.. Падлоедина, тебе немного осталось — нечем тебе у меня полакомиться после этих шакалов, что стоят у тебя!

— В твоих жилах играет кавказская кровь?

— Не только кавказская, но и кровь древних евреев!

Мусатов оглядел меня с презрением. Но сдержался.

— Да, Абрамов… Ты и так наказан беспредельно, но все еще треплешься своим языком. Лучше бы молчал, может и улучшил бы свое положение.

— Прошу не пугать! Закройте двери с той стороны! Мотайте отсюда и ждите Божьей кары в ближайшем будущем, как ваши предшественники ее дождались!

— Не зря тебя, Абрамов, довели до такого состояния. Жаль, что мои предшественники твой язык не вырвали, раз ты их историю знаешь…

— Да кто вашей истории не знает! Как вы после революции жрали друг друга за чины и портфели, самоеды проклятые…

— Гурбан улум сане донишма чех (чтоб я умер для тебя, не разговаривай много…) — умоляющим тоном негромко проговорил Гуссейнов, стараясь успокоить меня.

— Мы с тобой, Абрамов, еще поговорим! — сказал крючконосый.

Комиссия удалилась…

Многие в нашей тюрьме сходили с ума, слепли. Обезумевших увозили в г. Якутск. Там, на ул. Дзержинского 18, располагался сумасшедший дом. А рядом — в номере 16 — тюрьма. По своей глупости и я чуть было не попал туда, да вовремя опомнился, стал следить за собой, контролировать все свои действия.

5 марта 1953 года я как и всегда валялся на нарах…

Открылся волчок — и перед нами возник все тот же начтюрьмы Гуссейнов.

— Товарищи заключенные…

Со дня на день мы ждали, что в СССР случился государственный переворот: об этом поговаривали весь последний год. И вот, он произошел, раз начальник назвал нас товарищами…

— Граждане заключенные, — поправился начальник, — сегодня утром скончался великий вождь мирового пролетариата Иосиф Виссарионович Сталин.

Все повернулись ко мне. Я начал… смеяться. Сначала едва слышно, потом — все громче и громче. Меня всего трясло, остановиться я не мог. Я уж и день забыл, когда в последний раз улыбался, а тут со мной началось что-то вроде истерики.

Я не переставая смеялся три дня.

Начальнику тюрьмы доносили о моем странном поведении. Время от времени он являлся в камеру: просил, чтобы я заткнулся.

— Ази, прошу тебя, прекрати!

Я твоего начальника, Сталина-людоеда маму ебал! Я его могилу ебал!

От Сталина и его могилы я перешел к самому Гуссейнову — принялся честить его почем зря…

— Ладно-ладно, Ази, спасибо, — отвечал он. — Только не смейся…

* * *

В камеру к нам посадили одного парня. Он назвался Мишей из Уфы, сказал, что вор-законник. Татарин. Бежал с Алдана, заблудился и попал в Верхоянск, где его и поймали.

Как-то раз я проснулся в полночь и увидел, что один из наших Сухарей по имени Коля сидит на краю нар, голову опустил, не спит.

— Ты что, Коля, не спишь?

— Да, так… Что-то не спится.

На следующую ночь я специально посмотрел на его нары. Коля опять сидел. Так продолжалось несколько ночей подряд.

К этому времени нас начали выходить на прогулку — минут на пятнадцать (сразу же после смерти Сталина порядки чуть-чуть помягчели). Во время прогулки я настойчиво стал выспрашивать Колю, почему он все-таки не спит по ночам. Нам удалось поговорить без свидетелей. Коля признался, что Миша татарин ночами не дает ему спать… Умышленно толкает, колотит в живот, пихает в бока. Мы договорились, что сегодняшней ночью Коля громко скажет Мише: "Татарин, прекрати!”, а уж мы его проучим. Так и случилось. Ночью, среди храпа заключенных, раздались эти слова. Ответа не последовало, но татарин продолжал свои жестокие шутки, покуда Коля не встал и не уселся на краю нар. Я заранее договорился с Колей Хохлом, что он поддержит меня в случае чего… Я также встал, подошел к Коле, стал ему что-то рассказывать. Так мы провели ночь до утра.

Наутро я обратился к татарину:

— Миша, можно мне у тебя кое-что спросить?

— Пожалуйста, я тебя слушаю, — с явной издевкой ответил он.

— Миша, мы все здесь на равных. Почему ты не даешь спать Коле?

— Не твое дело, — прервал он меня. — Пусть говорит сам за себя.

— Нет, я буду говорить за него.

— Я и тебя заставлю, чтобы ты выпулился, стерва!

Он неожиданно ударил меня рукой с верхних нар. Удар пришелся в переносицу. Я отлетел и врезался затылком в дверной косяк. Последовал второй удар. Я почувствовал, что "плыву”, теряю сознание. Усилием воли я преодолел дурноту. Ненависть придала мне силы. Я схватил крышку от параши и бросился на татарина. Не помню уж, куда я ему попал… Крышка сломалась. Я схватил вторую — от бочки с водой, но почувствовал, что силы покидают меня. Инстинктивно я продолжал наносить удары, совсем-совсем слабые.

Надзиратели ворвались в камеру. Нас вывели на прогулку. Я задыхался, и товарищи под руку вывели меня на двор. Татарин уже был там. Прогулка была общей для двух камер. Увидев меня, несколько человек подошли ко мне. Я рассказал, обращаясь к одному из них, что у нас произошло.

— Что ж вы его на полотенце не затянули? — громко спросил мой товарищ, так, чтобы татарин слышал.

— А вот сейчас прогулка кончится… Зайдем в камеру, я с него живого не слезу. — Я также говорил повышенным тоном, чтобы проверить татарина. Будь он вором-законником, то он должен был подойти к нам открыто и сказать: "Только троньте, собаки!” Но все получилось иначе. Татарин, услышав угрозы, подошел к надзирателю, что-то сказал ему, и его увели.