Заклинательница пряжи - [45]

Но сквозь жалкость при желании можно было разглядеть и скрытый потенциал. Все изначальные линии были на месте, гранитный фундамент и ровная крыша бесспорно свидетельствовали о благоприятных перспективах на будущее.

Моя двоюродная бабушка была фигурой, заслуживающей отдельной книги. Сразу после второй мировой войны она отправилась в путешествие по всей Европе от Одюбоновского[114] общества с показом фильма о птицах Северной Америки. Она заботилась о своих слабых здоровьем родителях, так и не вышла замуж, и у нее не было детей. Когда ее родители умерли, бабушка взяла на себя заботу об их вещах – а таковых было много, ее родители не способны были добровольно расстаться с наследством своих родителей. Фамильный дом был битком набит поколениями и поколениями вещей, не имевших абсолютно никакой ценности для посторонних. В ответ на расспросы она с энтузиазмом рассказывала длинные истории о том, как давным-давно то-то и то-то откуда-то отсюда или оттуда использовалось для того-то и сего-то.

В какой-то момент она, видимо, заметила, что эти истории нам – моим братьям и мне – наскучили до безумия, и тогда стала записывать их на выцветших желтых ярлычках и прикреплять к самым разным вещам: «Ключи от офиса Артура Сайруса Хилла, дантиста, Бостон, 1843» – гласил один из них, или «Серебряные ложки с инициалами АРХ, подарок Аделии Ричардс Хилл от Эммы Элины Осгуд, Сомервил, 1861». Естественно, мы с братьями незамедлительно отреагировали, придумав наклеивать на вещи собственные ярлычки. «Кухонная лопатка, ручка частично расплавлена Джеффри Таузи Парксом, Мэн, 1984» – имя было три раза подчеркнуто для большей выразительности.

Двоюродная бабушка Кей была действительно чудаковата, она следовала своему внутреннему компасу, совершенно не беспокоясь, кто что сказал или подумал. Например, она считала совершенно естественным убрать из машины пассажирское сиденье, чтобы ее собаке, Локи, было легче туда залазить и вылазить.

В наши дни она вполне могла выступить в роли героини какого-нибудь эпизода телешоу «Барахольщики», она реально была, как бы это помягче, хранителем заброшенных вещей со всего света. Тот факт, что некоторые из них были родом с помойки, не имел никакого значения. Она спасала сокровища, которые люди так легкомысленно и безрассудно выкидывали.

Ключи к ее дому мы раздобыли только через год после переезда в Мэн. Первый год мы провели в Портленде, пытаясь встать на ноги, – Клэр искала работу, я же строила независимую внештатную карьеру, и мы с упоением отмечали такие праздники, как Первый Светлячок, Первый Снегопад и Первое Отключение Электричества.

Только перебравшись в дом, мы осознали масштабы нашей авантюры. Это была полная катастрофа. Сломанные стулья, проржавевшие сетки кроватей, рояли (да-да, множественное число!), начатый рулон стекловаты, штабеля оконных ставней зеленого цвета, явно не от этого дома, две железных бочки с керосином, которые дали течь, как только мы попытались выкатить их наружу. Там были большие квадратные чемоданы, набитые заплесневелыми простынями и изъеденными молью одеялами, служившие прибежищем для целых поколений белок и мышей. Мы пролистывали кучи старых навигационных карт, ими пользовались еще родители бабушки Кей в летних путешествиях на яхте вдоль побережья от Бостона до Мэна. Выглядело все это так, будто каждая петелька в этом свитере была так или иначе испорчена или повреждена. То, что когда-то давно и сошло бы за кухонный буфет, теперь хранило в себе подносы и ржавые банки с краской. А еще там были кухонные плиты. Газовые плиты из 1960-х, чугунные плиты из 1800-х. Всего мы насчитали двадцать четыре, и только две из них были полностью в рабочем состоянии. Кухонные плиты явно были ее любимчиками. Когда я однажды спросила почему, получила ответ: «Почему бы и нет?»

Целый год ушел, чтобы освободить старый дом от вещей, мы приезжали каждую пятницу вечером, работали все выходные, а вечером в воскресенье едва тащили измученных себя назад домой. Каким-то чудом никто из нас не подхватил какой-нибудь хантавирус – весь верхний этаж представлял собой одну гигантскую окаменелую кучу помета грызунов и летучих мышей. Но дом еще манил нас к себе, и потому мы упорно впахивали, вкладывая в него каждую свободную копеечку, чтобы вернуть его к жизни.

Но настолько огромны были масштабы ремонта, и настолько ничтожны наши навыки, что пришлось нанять человека, взявшегося организовать всю работу за нас. Он контролировал процесс растерзания дома до самых балок, а потом должен был залатать, переделать проводку, восстановить, утеплить, заменить окна, провести отопление и водопровод в ванные комнаты и на кухню, где ничего подобного никогда и не существовало. Я же стремилась вдохнуть в этот дом новую жизнь, но так, чтобы улучшения не были заметны стороннему человеку. Хотелось, чтобы он оставался как можно ближе к первоначальной модели свитера, чтобы выглядел как обычный дом, о котором все эти годы с любовью заботились. Я пыталась спасти остатки того, что еще можно было спасти, осторожно распутать то, что спасти уже было нельзя, а потом заново спрясть, покрасить пряжу и вдумчиво связать заново.