Закат их любви - [9]

Чичек, тем временем, томилась в ожидании приговора, запертая в специально отведённой комнате и, вопреки всему, желающая мучительной кончины Махидевран, что, по её мнению, и стала причиной столь скорой смерти её дочери, Айшель Султан. И пускай «Айшель» её называла только она, ей не хотелось вспоминать имя, данное дочери Султаном — Разие Султан, Султанши Династии. От него веяло прошлым, что уже оставило свой болезненный след на её сердце и душе.

Примечание к части Дорогие мои читатели, знаете, отзывы очень даже мотивируют писать дальше;3

На кромке покрытого льдом сердца: Хатидже Султан

С кого ей, Султанше по крови, родившейся в семье великого правителя, брать пример? С безвольных, давно уже закоренелых рабов, которые и жизни то другой, как прислуживать да преклоняться, уже не помнят? Или с тех, кто возвысились, благодаря благосклонности самого Повелителя, но в душе так и остались рабами-невольниками Османской империи? Она была свободна всегда, и рабыней считалась лишь для отца, и для брата — Падишахов великой империи, для которых рабами были все, кроме них самих. Она могла брать пример лишь только с Валиде — и от этого сразу забывалось, что и та, в былые времена, ещё только попав в гарем, тогда ещё шехзаде Селима, считалась рабыней-наложницей — ведь гарем стирал всю родословную в будущем великих Султанш, оставляя им жизнь лишь единую — женщин династии, Султанш Османской империи. Когда кроме матери нет равной тебе женщины, и даже сёстры меркнут на фоне — не остаётся примеров, и приходится становиться такой, какой воспитывают — «быть картиной, холстом для художника-мира».

Хатидже Султан было сложно жить в гареме, где тут и там были лишь рабыни, а воздух был пропитан интригами, которые наложницы плели без стеснения, но стараясь скрыть их от Айше Хафсы Султан, боясь быть наказанными и неугодными — и, от этого, точно ненужными Повелителю, не ступавши по золоту пути — рабынями этих холодных стен. Валиде Султан, в свою очередь, устало прикрывала глаза на бывалую жестокость Махидевран, что, временами, сдержаться не могла — испепеляли молодых красавиц гневным взглядом, проходя мимо, и, за злословие или негодность, приказывала высекать, не жалея, и не щадя нежную кожу. Так было день ото дня — правила гарема соблюдались в строжайшем порядке только под внимательным взглядом Валиде, и приближенных к ней — для остальных это место было скрыто, а для самих наложниц стало одновременно и раем, в котором особо работать не нужно, и адом, подобным вороху спутавшихся давно змей. И саму Султаншу от этого тошнило буквально — не умела она испепелять взглядом, не нужно ей было изо всех сил держаться за своё место и статус, и в империи все, кроме Повелителя и Валиде — по статусу ниже, и обязаны, опуская в пол глаза, целовать подол одежд. Вот и осталась она хрупким цветком в ядовитом, покрытом шипами, саду надёжно скрытого от чужих глаз, дворца.

Как жить Хатидже, когда она, перейдя черту половины полувека, всё также оставалась подле матери, в гареме брата, и могла лишь молча наблюдать за возникающими сколками, потому что воспитана кроткой и тихой? Ей, ставшей вскоре после бракосочетания вдовой, и от этого всё также оставшейся подле семьи, это не нравилось — приходилось молчать и отводить взгляд, ибо другим, Валиде Султан не раз говорила, не нравятся чужие прихоти. Вот только Хатидже забывала, что она — Султанша династии, и её прихоти — законные требования, которые осуждению мало подлежат. Забывала потому, что этот статус приелся с самого детства, с высоты её колокольни не вызывал, до поры до времени, восторга и чувства власти над другими — ей хотелось, как и любой другой, любви и нежных слов, а не постоянных поклонов и излишне уважительного голоса. Из-за этого не было желания выходить из покоев, зная, что за дверьми ждёт привычное уважение и поклонение, прикрывающее злостный шёпот за спиной и ненавидящие взгляды из глубины гаремных комнат.

Она всю жизнь носила красивые, изысканные платья из дорогих тканей, украшенные вышивкой из золотых и серебряных нитей — ей не понять бедующих, что и кусок старого, заплесневелого хлеба не могли себе позволить, не то, что красивые одежды в обмен на простенькие, местами порванные, старые платья. Она всю жизнь жила в тепле, кутаясь в меха — откуда ей знать о тех, кто мёрзнет на холодных улицах, и на них же умирает. Она не испытывала недостатка ни в чём — откуда ей знать, что такое «нужда»?

Знала она, да только теоретически, и из чужих слов, каково это — жить, побираясь, не зная мягкой постели ночью, тепла в холод, и еды в голод. Но от этого не возникало у неё желания отдавать своё золото нуждающимся — Хатидже, в конце-то концов, принадлежала правящей династии, и, от этого, оставалась изнеженной, тепличной дамой, что, подобно всякой султанской сестре, оставляла своё при себе, умудрённая горьким опытом неудачного замужества, на которое ушло едва не целое состояние, на которое можно было, не бедуя, прожить до конца дней в провинции, да даже в Стамбуле.

Оставаться загадочной, облачённой в дорогие одежды, с драгоценностями в пол государственной казны, султанской дочерью и сестрой, с тлеющей на алых губах медовой улыбкой — её удел в истории, как Султанши великой империи. Быть Хатидже Султан, и от этого жить по давно написанным правилам, имея почёт и немалые сбережения, но мало когда, чувствуя искренность — её удел, как женщины, что всё это готова променять на искреннюю любовь, и нежность, вызванные не надобностью — чувствами.