Зачем России Европа? - [61]
не замечает.
ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКАЯ ДОКУКА
Так или иначе, все пять начальных опусов в мае и в начале июня пришлось посвятить такому скучному прозаическому занятию, как поиск адекватного новой отрасли знания языка и знакомство читателей с этими самыми терминами. Знакомство причем подспудное, контрабандное, если хотите, по возможности незаметно вплетенное в живую ткань исторического повествования. Читатель ведь не студент: не придет в твой блог, если ему скучно. Да и в одной ли докучливости терминологических разборок дело? В любой аудитории есть ведь и идейные противники, для которых предложенные термины в лучшем случае бессмыслица, а в худшем и вовсе крамола. Для защитника самодержавия даже мысль о деградации Русской идеи — оскорбление «традиционных ценностей русского народа». Для бывшего преподавателя научного коммунизма, ныне переименованного в какую-нибудь «мировую экономику» само понятие Русской идеи — абсурд. Ибо где ее экономическое обоснование?
Едва ли бы я самостоятельно со всем этим справился. Спасибо таким замечательным мыслителям, как Петр Чаадаев, Владимир Соловьев, Александр Герцен, Василий Ключевский, Георгий Федотов, Антонио Грамши, которые проделали самую трудную часть работы по разъяснению терминов, связанных с драматической эволюцией Русской идеи — от николаевской Официальной народности и раннего славянофильства до дикого черносотенства предреволюционных лет.
Едва ли удалось бы мне без их помощи убедить читателя, что патриотизм и Русская идея две вещи так же несовместные, как гений и злодейство. Или в том, что славянофильство потому победило западничество в постниколаевской России, что добилось статуса «идеи-гегемона» эпохи. Или, наконец, в том, что судьба страны решалась тогда в ИДЕЙНОЙ БОРЬБЕ между социализмом и Русской идеей, в борьбе, в которой либералы-западники, до конца настаивавшие вместе с националистами на «войне до победного конца», оказались не более, чем статистами. Потому и проиграли так бесславно Февральскую республику.
Самое, однако, интересное, что и пяти опусов недостало, чтобы привести в порядок наше терминологическое хозяйство. Приходится продолжать в том же духе, опять втискивая объяснения новых для читателя терминов в хронологическую последовательность событий. Сегодня у нас на очереди понятие стихийных «патриотических истерий», время от времени потрясавших Россию. Откуда оии, спрашивается в самодержавной стране, находящейся под надзором полиции? Почему начинала страна вдруг биться, как в падучей? Первый случай, когда такая истерия охватила страну в национальном масштабе пришелся на 1863 год, когда в очередной раз поднялась против империи несмирившаяся Польша. Об этом и пойдет у нас речь.
Дело происходило, как понимает читатель, в разгар Великой реформы, когда казалось, что либеральная европейская Россия побеждает на всех фронтах, когда Колокол Герцена по общему мнению добился, можно сказать, статуса «всероссийского ревизора». Польское восстание обнаружило вдруг, что все это — иллюзия.. Что в умах вполне даже просвещенных людей ОТЕЧЕСТВО намертво срослось, полностью отождествилось с ИМПЕРИЕЙ. И страна, от Москвы до самых до окраин, единодушно поднялась против мятежников-поляков,требовавших немыслимого — независимости. Другими словами, распада России? Так прямо и объяснял искренне возмущенный наглостью поляков император фрацузскому послу: «Поляки захотели создать свое государство, но ведь это означало бы распад России» (Курсив мой А.Я.) Почему?—спросите вы.
Выдающийся славянофил Юрий Самарин объяснял: «Польское государство погибло потому, что было носителем воинствующих католических начал. Приговор истории необратим». Слабое объяснение — скажете — Франция или Испания были носителями тех же «начал», но ведь здравствуют и поныне? Или просто не дотянулись у России руки, чтобы и у них привести в исполнение «приговор истории»? Михаил Катков, редактор Русского вестника, предложил объяснение посильнее: «История поставила между двумя этими народами [польским и русским] роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые не могут жить рядом друг с другом, враги до конца». А Тютчев так и вовсе неистовствовал
В крови до пят мы бьемся с мертвецами
Воскресшими для новых похорон.
«УБИЕНИЕ ЦЕЛОГО НАРОДА»
Современный немецкий историк Андреас Каппелер выражается осторожно: «Сохрание империи стало после падения крепостного права самоцелью,главной задачей русской политической жизни». А я спрошу: если это не имперский национализм, то как бы вы это назвали (ну вот,кажется, попутно втиснули еще один термин)? Мы еще увидим, сколько напридумывали умные люди в России оправданий этому внезапному припадку убийственной национальной ненависти. Сейчас мне важно показать, что возмущение императора разделяла практически вся страна.
В адрес царя посыпались бесчисленные послания — от дворянских собраний и городских дум, от Московского и Харьковского университетов, от сибирских купцов, от крестьян и старообрядцев, от московского митрополита Филарета, благословившего от имени православной церкви то, что Герцен назвал «убиением целого народа». Впервые с 1856 года Александр II вновь стал любимцем России.
