Заброшенная дорога - [21]

— А почему так воняет? — Маркиан не решался подойти ближе.

— Не так-то просто их чистить и убираться в стойлах. Рабов-уборщиков часто затаптывают насмерть, а новых покупать… сам знаешь, как с деньгами в египетских войсках. Да подойди же! Здесь все смирные, одни накки, не буду же я новичка сразу на гамаля сажать! Это Малышка, это Солнышко, это Кудлашка, это Белохвосточка, — ласково приговаривал Кастор, потрёпывая верблюдиц по косматым мордам, а те довольно фырчали и ластились к его руке. — Красавицы вы мои!

— Кастор, — сказал Маркиан всё ещё издали, — извини за нескромный вопрос: у тебя женщина есть?

— Есть, а что? — удивился дромедарий. — Знахарка по верблюжьим болезням. А почему ты спросил?

— Да так просто. — Маркиан развернулся. — Знаешь, я всё-таки поеду на лошади.

8

Весь день и всю ночь гонец ехал по Этрурии. Утром во Флоренции очередной раз сменил коня, полчаса отдохнул и свернул с Клодиевой дороги на узкую извилистую дорогу через Апеннины. До Равенны оставалось полтораста миль.

Остался позади Максимианополь с его двумя многобашенными квадратами лагерей-близнецов. Остался позади Нил и заливные поля — гигантское озеро, расчерченное дамбами на клетки, с островами деревень. Остались поливные поля хлопчатника и льна с их каналами, колодцами и вечным хоровым скрипом водоподъёмных колёс. Остались бахчи, виноградники, пальмовые и смоковничные сады. За изгородью последнего сада резко, без перехода, Египет закончился. Началась пустыня.

Экспедиция, разросшаяся до каравана, медленно плелась по суходолу, по широкой утоптанной тропе среди бурых холмов, разъеденных оврагами с обнажениями слоистых пород. Маркиан и Фригерид ехали впереди верхом, на превосходных сиенских конях, любезно предоставленных Евтихием. За ними — Олимпиодор и молчаливый пожилой раб Олимпиодора с притороченной за спиной клеткой попугая. Эти двое всё-таки решились ехать на верблюдах и теперь изрядно страдали от тряски и укачивания. Дальше погонщики вели вьючных верблюдов, гружённых бурдюками воды, торбами ячменной муки и солонины, вязанками сена и хвороста. Дромедарии Кастора охраняли караван по бокам и сзади. Верблюды вышагивали горделиво и медленно. Закатное солнце светило в спину.

Когда стемнело, ехали при слабом свете молодой луны, а большую часть ночи — в безлунной тьме, под яркими августовскими звёздами и искрами метеоров. Теперь впереди шёл погонщик с факелом. Как и говорил Сабин, дорога на этом участке была живая. Раз их обогнал караван с провизией[37] для крепостей по дороге на Порфириты: гнали ослов, гружённых тюками овощей и клетками с живым курами, за ними стадо свиней. Проскакал конный вестовой, должно быть, с депешей о нападении блеммиев на юге. Протащилась навстречу запряжённая вереницей ослов ломовая подвода с двадцатифутовой колонной порфирита. Было холодно. Один раз караван останавливался на привал, вернее, верблюды сами останавливались помочиться; у них для этого служило одно и то же место, где песок за годы без дождя прокристаллизовался мочевиной до каменной твёрдости. Зловоние от него разносилось на полмили. К утру все замёрзли и сильно устали, кроме привычных погонщиков и дромедариев. Даже у Маркиана и Фригерида иссякла обычная разговорчивость. И вот наконец на фоне рассветного неба и дальних гор в пылевой дымке показался Араксис.

Это была маленькая крепостца, выстроенная вокруг колодца ещё при первых цезарях, не столько ради безопасности караванов, сколько для удержания контроля над источниками воды. Квадрат песчаниковых стен с закруглёнными выступами угловых башен, внутри — двор с крытым колодцем в центре, стены обстроены изнутри казармами в три этажа с открытыми стойлами на нижнем этаже — словом, точно такая же крепостца, как десятки ей подобных в Восточной пустыне и по дорогам в Оазисы.

Реконструкция позднеримской крепости в Каср Бшире, около 300 г. [Campbell 2009, c. 58]

  Гарнизоном здесь стояла вексилляция Девятой когорты аламаннов. То были внуки и правнуки аламаннов, взятых в плен и принятых на римскую службу ещё Юлианом Отступником. Уже лет полсотни они жили здесь семьями, переженились на египтянках и сами превратились в египтян, но между ними всё ещё попадались светловолосые и голубоглазые, в речи звучали германские фразочки, хотя и заметно искажённые — скажем, «fik dine mutar», — а в иных семьях сохранялись германские имена: например, коменданта крепости звали Хариульфом.

Этот Хариульф страшно испугался Маркиана, должно быть, приняв за важного проверяющего, и сразу же залепетал всякий бред: мол, зерно съели мыши, а то масло поступило уже испорченным, а по тем деньгам готов отчитаться распиской за каждый нумм, и вообще всё это клевета и происки… Маркиан прервал эти излияния, потребовав комнат для отдыха, и Хариульф облегчённо перевёл дух.

С утра и до самого конца сиесты путешественники отсыпались и отлёживались. Когда солнце заметно перевалило за полдень, и во дворе появилась первая полоска тени, Маркиан отправился обедать. В солдатской трапезной он застал Фригерида и Олимпиодора за интеллектуальной беседой.

— Скажи, мой Фригерид, а те герулы, которые разоряют морскими набегами Галлию и Испанию — это твои герулы? — интересовался философ. В руках он держал вощёную дощечку и стилус, на плече, как всегда, сидел Левкон. — Те же самые, что в Дакии?