Забирая дыхание - [6]

Все равно, чтобы мать ни делала, он любил ее.

Матиас понятия не имел, почему именно сейчас это пришло ему в голову, но вдруг вспомнил, что случилось, когда он ходил во второй класс. Это была католическая школа, которой руководили священники. Каждое утро патер Доминикус стоял у ворот в школьный двор, приветствуя учеников, и время от времени обменивался парой фраз с родителями, которые приводили детей в школу.

Патер Доминикус позвонил матери Матиаса и пожаловался, что ее сын или вообще не здоровается с ним, или же, если и здоровается, то недостаточно вежливо.

— Матиас, — как-то после обеда спросила мать жестким голосом, — почему ты не говоришь патеру Доминикусу «Добрый день!»?

— Я говорю ему «Добрый день!».

— Но, похоже, не так, как следует.

— Нет, почему же!

— Он пожаловался на тебя.

Матиас обиженно замолчал.

— Наверное, тебе непонятно, как следует здороваться, поэтому сейчас мы будем в этом упражняться. — Мать уселась в кресло возле окна. — Ты сейчас войдешь в комнату, подойдешь ко мне, скажешь громко и четко: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и снова выйдешь. Я хочу это видеть.

Матиасу стало ужасно стыдно.

— Я не буду этого делать!

— Еще как будешь, сын мой, и так долго, пока не научишься!

Выражение «сын мой» она употребляла лишь тогда, когда злилась и не желала терпеть возражений. Матиас собрал волю в кулак, промаршировал через комнату, процедил сквозь зубы: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и вышел из комнаты.

— Подойди, пожалуйста, сюда! — воскликнула мать громким и неприятно тонким голосом.

Матиас зашел в комнату, остановился перед ней, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы не расплакаться, — настолько унизительным показалось ему все происходящее.

— Это совсем не то! Неудивительно, что патер Доминикус пожаловался на тебя. Итак, еще раз все сначала: ты заходишь в комнату, останавливаешься передо мной и говоришь: «Доброе утро, патер Доминикус!» Причем любезно! Ты не должен со злостью смотреть на патера, он тебе ничего не сделал. И когда ты будешь приветствовать его, то заложишь руки за спину и вежливо поклонишься. Это понятно?

Матиас никак не отреагировал на ее слова, ему хотелось сейчас быть очень далеко отсюда, и лучше всего — на Луне.

— Итак, мы еще раз прорепетируем!

Она сказала «мы», хотя сама при этом сидела в кресле и заставляла его кривляться, словно клоуна.

Он ворвался в комнату, крикнул: «Доброе утро, патер Доминикус!», отвесил дикий поклон и уже хотел выскочить из комнаты, когда она остановила его:

— Еще раз, пожалуйста.

Матиас выбежал и повторил все еще раз. Абсолютно так же, ни на каплю лучше. Мать каждый раз кричала ему:

— Еще раз! И постарайся, в конце концов, черт возьми!

Это было словно прохождение сквозь строй при наказании шпицрутенами. Снова и снова все сначала. Мать кричала, а Матиас вбегал, орал, кланялся и убегал.

— Мы можем повторять это сколько угодно раз, хоть до вечера! — заявила наконец Генриетта. — Времени у меня предостаточно.

У матери был неумолимый вид, и она восседала в кресле так, словно могла оставаться там не только до вечера, но хоть и сто лет. Матиас знал, что в любом случае проиграет. И избавится от этого ада, только если действительно постарается и смирится со своим унижением.

На двадцать пятый раз он весь в слезах медленно вошел в комнату, остановился перед Генриеттой, тихим голосом, всхлипывая, сложив руки за спиной и сжав кулаки, произнес: «Доброе утро, патер Доминикус!» — и прилично, пожалуй, даже слишком низко поклонился. Затем не спеша повернулся и на цыпочках вышел из комнаты.

— Прекрасно! — сказала мать. — Расчудесно! Я избавляю тебя от повторения этого еще сто раз, ведь теперь ты понимаешь, в чем дело. И я желаю, чтобы ты приветствовал патера Доминикуса каждое утро именно так. Ты меня понял?

Матиас кивнул, надеясь, что слезы, которые уже закипали у него в глазах, не покатятся по щекам. Он не хотел, чтобы мать увидела, насколько его унизила и что она в конце концов сломала его сопротивление.

— Ступай в свою комнату, — в заключение сказала она и встала с помпезного кресла с высокой спинкой. — Возможно, когда-нибудь что-то из тебя и получится.

В тот момент Матиас ненавидел мать. Ему казалось, что он никогда больше не сможет свободно дышать около нее, а будет только задыхаться до смерти.

Но сейчас, почти тридцать пять лет спустя, он был благодарен за урок, который она ему преподнесла. Из него получился вежливый человек, который знал, как вести себя, уверенно держался в любом обществе и даже в светских кругах чувствовал себя раскованно, хотя к дворянам относился лишь опосредованно.

Он понимал мать, и этот эпизод не умалил его любви к ней, однако давнее унижение осталось в душе, словно незаживающая рана, словно острая стрела…

Погрузившись в свои мысли, Матиас потерял пожилую пару из виду.

Через несколько секунд напротив Немецкого собора он увидел молодого человека, выходящего из брассерии. Он был не особенно высокого роста, чуть полноватый, с довольно длинными темными волосами. Матиас прикинул, что парню лет двадцать, может, девятнадцать.

Это был невероятный феномен инстинктивного узнавания, который никогда не смог бы заметить кто-либо посторонний. Матиас сразу же понял, что это подходящий человек, и подошел к нему.