За убегающим горизонтом - [43]

Коммерсон и Барре подошли к шлюпке и хотели уже садиться в нее, как вдруг опять послышался шум. Среди таитян, пришедших из рощи вместе с ними, показалась высокая фигура шевалье дю Гароа. Он что-то громко кричал, в его руках мелькнула офицерская трость, которой он замахнулся на одного испуганно попятившегося таитянина.

Коммерсон бросился к разгневанному офицеру и оказался между ним и таитянином. Красное лицо дю Гарра было искажено злобой.

— Что с вами, шевалье? — спросил Коммерсон, — за что вы хотели ударить этого человека?

— Он украл у меня треуголку, — закричал дю Гарр, — и, как каждый вор, должен понести заслуженное наказание.

— Украл? — переспросил Коммерсон. — Успокойтесь. И скажите мне, что такое воровство?.. Вы молчите! Так знайте, что украсть какую-либо вещь можно только в том случае, если все признают право человека на эту собственность. Это, как видите, условность, свойственная только цивилизованным народам. Эти же люди не знают никаких условностей, и, по-моему, от этого они только выигрывают. Нельзя требовать слишком многого от людей, проявивших свои естественные чувства и поступающих так, как они привыкли.

— Воровство остается всегда воровством, мосье, — ответил дю Гарр. Он наконец опустил свою трость, которую все время держал высоко поднятой. — Эти дикари — разбойники и дармоеды!

— Еще Цицерон говорил, — ответил Коммерсон, — что чем человек честнее, тем меньше подозревает он других в нечестности. Это не мешало бы вам запомнить, шевалье.

Дю Гарр пробормотал что-то о людях, недостойных в его глазах никакого уважения, и, повернувшись к Коммерсону спиной, отошел к группе офицеров.

Бугенвилю приходилось решать множество сложных и простых вопросов. Любое его приказание должно было быть для спутников единственно правильным и не подлежащим обсуждению. Нельзя долго размышлять и колебаться, когда обстоятельства вынуждают взвешивать все быстро и точно. Бугенвиль не раз признавался себе, что его тяготят обязанности начальника экспедиции. Ученый по складу ума, образованию и убеждениям, он вынужден был отдавать массу времени разбору мелких конфликтов, хозяйственным нуждам, заботам о вверенных ему людях. Только иногда удавалось найти несколько свободных минут, чтобы сделать зарисовки, занести в свой дневник важнейшие события дня, провести астрономические наблюдения вместе с Верроном и шевалье де Бушажем.

И часы, отдаваемые им дневнику, были священными и для него и для всех участников плавания. Спутники Бугенвиля знали, что между второй и третьей вахтами он занят, и никто в это время не решался обращаться к начальнику экспедиции даже с самыми неотложными делами.

…Скрипит гусиное перо. Аккуратные строчки ложатся на бумагу. Бугенвиль посыпал исписанную страницу песком и начал новую. Капитанский час!

Вдруг дверь тихонько приотворилась, и две тени проскользнули в каюту. Бугенвиль поднял голову. Кто это?

Две молодые таитянки без тени смущения смотрели на него, улыбаясь. Помедлив минуту, Бугенвиль сказал:

— Иа ора на — привет вам.

— Иа ора на, Путавери, — ответили девушки очень бойко.

Они быстро двигались по каюте. Одна из них, заливаясь звонким смехом, надела на голову треуголку капитана и никак не хотела с ней расстаться. Другая завладела чернильницей и пролила почти все содержимое на стол. Бугенвиль подарил обеим по маленькому зеркальцу и пытался объяснить, что очень занят. Но таитянок не так просто было заставить покинуть каюту. Они обвили капитана руками за шею и делали вид, что хотят его поцеловать. Все это сопровождалось милыми и смешными ужимками. Наконец Бугенвилю удалось проводить непрошеных посетительниц на палубу, откуда они быстро спустились в пирогу, управляемую стариком с большой белой бородой.

Такую бороду у таитян Бугенвиль видел впервые. Спустившись к себе, он подумал о том, что здесь это — большая редкость, и хотел было опять приняться за работу, как вдруг обнаружил пропажу нескольких вещей: исчезли песочные часы, шпага и его любимая большая подзорная труба. Он выбежал на палубу. Пирога с девушками уже была далеко. Бугенвиль крикнул в шлюпку, ошвартовавшуюся у борта фрегата:

— Догоните девушек, верните их!

В шлюпке находился де Бурнан. Он отдал команду матросам, и те быстро помчались за пирогой. Но догнать ее было уже невозможно. Она подходила к берегу, вот-вот ткнется носом в белый прибрежный коралловый песок, таитяшки выскочат из пироги и стремительно, как умеют бегать жители тихоокеанских островов, ринутся под защиту родного леса…

Видя тщетность попыток догнать пирогу, де Бурнан приказал гребцам остановиться и, сорвав с головы шляпу, закричал: «Эй! Там! На пироге! Стойте!» Он замахал шляпой, описывая круги, ни минуты не сомневаясь, что островитяне, раз они чувствуют за собой вину, конечно, и не подумают остановиться. Они бросятся наутек.

— Напрасно вы, мосье, кричите им, — сказал один из матросов. — Эти дикари только и думают о том, как бы удрать в лес со своей добычей.

— Однако, смотрите, они останавливаются и машут нам! — сказал де Бурнан. — Вы плохого мнения о других народах, Лежен.

Да, действительно, вопреки предположениям французов, пирога, почти уже достигшая берега, вдруг остановилась и стала терпеливо дожидаться шлюпки