За столбами Мелькарта - [42]
Двое чернокожих, торжественно ступая босыми ногами, вынесли деревянного истукана. Туловище было чёрным, а голова цвета жгучего перца с глазами и ртом, обведёнными белым. Теперь никто из карфагенян уже не сомневался в смысле всей этой церемонии: их хотят принести в жертву этому Молоху чернокожих.
Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперёд вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.
— Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! — закричал маврузий.
И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рёв. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда ещё не приближался днём к их жилью. Прошло ещё несколько томительных мгновений. Львиный рёв послышался совсем близко.
Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.
Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина — орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.
Маврузий опустился на колени.
— Гуда! Брат мой! Ты жив.
— Бежим! — крикнул Ганнон. — А то они опомнятся!
Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.
Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошёл к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.
— Не чудо ли это? — воскликнул Мидаклит. — Откуда здесь лев? Ведь он оставался на палубе.
— Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, — сказал Ганнон. — В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».
— Ты хочешь сказать, — молвил Мидаклит, — что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?
— Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры — язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.
Ганнон пристально всматривался в жёлтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на палубе, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.
Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»
— Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! — сказал Мидаклит.
— В Египте, — вспомнил Малх, — я наблюдал, как люди поклоняются чёрному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают дохлую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю.
— А кто не хотел брать его на корабль? — напомнил маврузий.
Все рассмеялись. Старый моряк только махнул рукой.
У фарузиев
Море высоких трав. Люди идут, поднимая руки, чтобы защитить лицо от острых стеблей. Солнце жжёт голову, а мокрые обувь и одежда не просыхают. Сандалии пришлось перевязать тряпками, оторванными от одежды. Ноги покрылись ссадинами и распухли, но люди идут и идут, а за ними царственной походкой шагает лев.
Только однажды на пути встретилось одинокое дерево. Ганнон залез на него, чтобы осмотреться. С высоты ему был виден темнеющий на горизонте край леса, небольшие озёра и висящие над ними тучи птиц. А это что такое? Шатры с коническими крышами.
— Там посёлок чернокожих, — сказал Ганнон, слезая с дерева. — Надо его обойти.
Бокх с ловкостью дикой кошки взобрался на верхушку дерева, и оттуда вдруг раздался его смех. Так весело он смеялся лишь тогда, когда Малх принял светляков за глаза леопарда.
— Над чем ты потешаешься? — удивился Ганнон.
— Ты принял жилища белых муравьёв[73] за хижины чернокожих!
— Наверное, ты хочешь сказать, что муравьи поселились в брошенных человеком жилищах? — заметил Мидаклит.
— Нет, — возразил маврузий, — это жилища самих белых муравьёв.
Путники остановились шагах в ста от конических строений.
— Никогда не поверю, что муравьи могут соорудить нечто подобное! — Малх недоверчиво покачал головой. — Чего доброго, ты ещё скажешь, что они могут строить корабли и управлять, ими, как люди!
— Или добывать золото, — вмешался Мидаклит. — Если верить басням, именно эти насекомые наполняют драгоценным металлом сокровищницы индийских царей.
— Подойдём ближе! — невозмутимо сказал маврузий. — В споре глаза и руки — лучшие судьи.
И вот карфагеняне стоят перед пологой стеной из красноватой глины, сглаженной так хорошо, словно над ней трудились лучшие каменщики.
— Совсем как здание Совета в Карфагене, — воскликнул поражённый Мидаклит.
— Только без окон и дверей, — заметил Ганнон.
— Дверь есть, — коротко сказал маврузий.
Он обошёл муравьиный дом и показал на круглое отверстие, чуть возвышающееся над землёй.
Старый моряк просунул туда руку, нащупал ячейки и даже вытащил мёртвую личинку.
— Да, ты прав, — обратился он к маврузию. — Но кто поверит мне в Карфагене, если я расскажу об этих муравейниках! Легче поверить басне о людях с языками до земли или глазами на груди.
