За сценой - [3]

Из-за угла, пыхтя как паровоз, вырулил Том с ящиком в руках. Макс успел крикнуть: «Осторожно!», но было поздно. Том с разгона налетел на парня так, что тот чуть не упал, а телефон, описав дугу, приземлился прямо на булыжную мостовую. Парень бросился его подбирать, испуганно бормоча извинения.

— Не разбился? — спросил Том, кивая на телефон.

— А? Да нет, нет, ничего… не беспокойтесь.

Он говорил теперь на немецком, но с сильным акцентом. Макс глянул на телефон в его руках: на экране красовалась вмятина, похожая на паука. Сходство довершала паутинная сетка трещин по всему стеклу.

Это небольшое происшествие привлекло к ним внимание. Сиреневый приложил ко лбу руку козырьком, пригляделся и позвал: «Саша! Вы тут уже? Идите сюда!» И Саша, на ходу пряча телефон в карман, торопливо зашагал к подиуму.

Они невольно проводили его взглядом.

— Итальянец, — сказал Том.

— Да ну, ты что. Поляк вроде.

— Француз, — не сдавался Том. — Они все такие. Попрыгунчики. Ишь ты, еще и в пиджаке.

— Или нет, скорее даже русский.

Том оценивающе прищурился на подиум. Саша внимательно слушал, что ему говорит сиреневый, и неуверенно кивал. Не про него ли было сказано, что не доставит проблем?

Том снова заговорил — кажется, про французов, но Макс вдруг понял, что голос его звучит словно издалека и невозможно разобрать ни единого слова. Солнце над площадью резко потускнело, а затем и вовсе погасло, как будто его поглотила туча… да и не только его, весь мир вокруг подернулся мутной пеленой.

— Ты чего? — Макс почувствовал, что Том дергает его за рукав. — Эй! Ты в порядке? Спина, что ли?

— Что? Да нет… нет. Голову, похоже, напекло.

Макс глубоко вздохнул, поморгал и снова посмотрел на сцену. Саша что-то взволнованно доказывал сиреневому, путая слова и временами переходя на английский. Макс прислушался.

— Но это же нелогично… Хорошо, я могу выступить завтра, но тогда программа совсем странная получается!

— Что же странного? — удивился сиреневый. — У вас ведь… минуту, — он раскрыл папку с бумагами, — «Король Артур»?

— Да! Это же барокко!

— Почему барокко? Это ведь Шоссон?

— Нет, это другой «Король Артур». А у меня барокко. Пёрселл! Понимаете?

— Нет.

Сиреневый уставился на Сашу недоверчиво. Саша, вытянув шею, заглянул в его бумаги и снова затараторил:

— Вот же, все правильно! Пёрселл, «Король Артур», Гений холода.

— Какого холода? Какой Гений?

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. А потом Саша запел.

Все, кто еще был на площадке, замерли и повернули головы к подиуму.

Странная и будто смутно знакомая мелодия пульсировала в плотном горячем воздухе, пронзала его и, казалось, действительно несла в себе холод. По крайней мере, у Макса по спине пробежал мороз.

Страшный грохот, а вслед за ним отчаянный крик оборвали пение, будто полоснув по нему ножом. И Макс в ту же секунду с ужасом осознал, что на этот раз неприятности настигли Тома.

Первое правило на площадке: не надо орать, словно тебя убивают, если тебя не убивают. Но Том все еще считался новичком, и ему простили такое явное нарушение профессионального кодекса.

Оказалось, что на него обрушилась стопка пустых фанерных ящиков. Неприятно, но недостаточно, чтобы причинить вред даже человеку более хрупкого сложения, чем Том. На нем и царапины не осталось. «В ходе инцидента ни один ящик не пострадал», — как весело заметил кто-то, когда Тома подняли, отряхнули и ободряюще похлопали по плечам.

А еще больше, чем сам Том, испугался Саша: он подбежал первым, с неожиданной силой оттеснил плечом Макса и долго еще не мог поверить, что все действительно обошлось благополучно. И почему-то опять извинялся. Интересно, это у них так в Польше принято, что ли? Видимо, все еще пребывая под впечатлением от случившегося, Саша больше не спорил с сиреневым. Он со всем согласился, что-то подписал в папке, держа ее на весу, и быстро ушел.

— Ты видел? Видел? Это он устроил! — затарахтел Том, как только они, попрощавшись с ребятами, двинулись к метро. — Он, когда пел, прямо в мою сторону смотрел, и тут оно все на меня и повалилось!

— Что ты несешь? Как он мог это устроить? Между вами половина площади была! Это, я не знаю, сколько ж метров получается…

— Ха! Да запросто! Ты не знаешь, что ли, что пением можно рюмку разбить… ну или типа того. Резонанс и все такое. Но это когда женщины поют, писклявым голоском. А если голосина как у этого, то, значит, можно и штабеля рушить!

— Ну а чего ж тогда никто ничего не рушит? Вон их сколько там, в этой опере. И ничего обычно не рушится.

— Ну… может, они не хотят. А этот вот захотел.

Макс вяло возражал, но теперь уже и сам не мог отделаться от мысли, что этот чудаковатый парень, русский он там или поляк, действительно своим пением обрушил гору ящиков. Вот вам и беспроблемный!

Том притих, а потом вдруг спросил жалобно:

— Как ты думаешь, это он меня так… из-за телефона?

Чем больше стараешься выкинуть что-то из головы, тем прочнее оно там укореняется. Чем больше Макс уговаривал себя не думать о том, что случилось на рабочей площадке, тем упорнее возвращались к нему эти мысли, а вместе с ними то странное гнетущее чувство, от которого он, казалось, отделался уже навсегда. И он опять почти обрадовался, когда смутная тревога оформилась во вполне конкретную неприятность: на следующее утро боль в спине снова дала о себе знать. Пришлось все-таки ехать в больницу, где его долго гоняли из кабинета в кабинет, вертели так и сяк, делали снимки, наговорили много непонятных слов и в конце концов велели три дня сидеть дома и принимать какие-то пилюли. На вопрос, что там все-таки стряслось со спиной, доктор авторитетно заявил: