За родом род - [23]

Избы в деревне от тесно прижавшихся к ним деревьев словно бы в сумерки залегли. Заборы белели заплатками свежих прожилин. Максим проехал Песок до конца и невольно заулыбался.

На длинной лавке перед избой с дощатыми солнцами на фронтоне сидели, будто на фотоснимке, румяные бабушки в телогрейках, дедко в шапке и ватных штанах, тракторист Бажов, самый сильный мужик в сельсовете, шмыгливый и юркий Терентий Рычков, парень с девушкой на коленях и лущившие семечки молодухи, к которым приникли головками ребятишки.

— Во-о! — Зайцев резко затормозил. — Забирай, бригадир! — И сойдя с мотоцикла, поднял мешок за завязку.

— А времечка сколь? — Терентий Рычков петушком соскочил с долгой лавки, выразительно вывел руку, взглянул на часы. — Одиннадцать! — И состроил Максиму злые глаза. — Лодыря вашу пудру, эстолько ждать вас велите! Вчерась обещано — сделано седни! Да и то на мизинец! Штё нам эти четыре куля?!

— А ты знаешь, ангельский бог, что машина с вашей пшеницей застряла в логу? — спросил Максим, опрокинув за бортик последний мешок.

Терентий выкрикнул, как перекорщик:

— Знаю!

— Тогда почему своего переростка вытаскивать не послал? — Максим показал на обросшего бородой Бажова.

— Потому! — растерялся Рычков и, моргнув виновато глазами, сообразил, что выругал Зайцева зря. — Тупо скроено! — кокнул себя по затылку.

— Ладно, — снисходительно улыбнулся Зайцев и, дав мотоциклу пробежку, сделал крутой полукруг, осыпая поднявшейся пылью поредевшую лавку перед избой, на которой остались только молодки с детьми да старушки.

6

В Леденьгу Зайцев направился нижней дорогой. Перед селом подрулил к помещению, стены которого были в земле, и только крытая шифером крыша с тремя вытяжными высокими трубами строго мерцала над вспаханным полем. Пожилые колхозницы в юбках и пиджаках, заставив тележку плетюхами с крупно проросшей картошкой, подсказали, куда надо ехать.

Межой, сминая кусты засохшей малины, Максим протащился к навозным курганам, возле которых урчал «Беларусь» с ползущей следом за ним сажалкой. Максим разгрузил плетюхи и только хотел заскочить на седло, как разглядел Марашонова на сажалке.

— Ты вот чего, Симко! — крикнул ему бригадир. — Езжай покуд на обед! А после обеда опять до меня. Будешь орудовать на подвозке!

— Хорошо, — согласился Максим с кисловатой улыбкой, — но только и ты за меня постарайся.

— А что у тебя?

— Свет проведешь от подстанции к зерноскладу.

— Но я… я в твоем электре не мастачу… Уроки по электру не учил…

Максим опустился на мотоцикл:

— Жаль, а то бы я с доброй душой пособил тебе на картошке.

Небо было завалено облаками. Лучи соломенно пыхали из-под них. С наскоку ударила в солнце двухслойная туча, и на окраину поля упала наклонная тень. Мотоцикл бежал, подминая тень колесом, но потом приотстал от нее и сталисто сверкнул, купаясь в лучах сомлелого солнца.

Выворачивая к дороге, Максим увидел пыливший от Леденьги грузовик. Кузов его был забросан мешками, а из кабины торчала рука, меланхолично покачивая ладошкой. Узнав Андрейчика, Зайцев тряхнул головой.

— Как? — спросил, едва машина остановилась.

— Сразу же после тебя, — объяснил охотно шофер. — Шапкин на тракторе прикатил. Пряхин снял его с дискованья. Разик и дернул, а крюк у старухи моей своротил, — Андрейчик погладил дверцу кабины, давая понять, что старухой он называет машину.

— Приваришь, — буркнул Максим и, занимаемый мыслью о зряшной работе, что отняла у него полдня, раздраженно и резко взял с места. «Председателя пожалел, — подумал о Пряхине, — а он заставил меня делать то, чего бы вовсе можно не делать. Всех всполошил. А и нужен-то был только трактор…»

Не сразу злость унялась в Максиме. А когда унялась, он почувствовал раскаяние. «Зря я на Пряхина. Он — мужик я те дам! Суетливый, зато расторопный. Вон как дело везде подтянул. Стараньицем взял. И терпеньицем тоже. Да и сметочка есть. За колхозников он угором угор! А мы это вроде бы как и не видим. По нам, это так и должно. Нет! Арнольдович свой! Никого уж не ошарашит. Правит колхозом, ровно конем. А конь, дело ясное, знай себе топает, тянет испомалу воз и нигде не споткнется…»

7

Максим подъехал к дому. Куртинка дикой бузины, забор с мешковиной на верхней доске, приоткрытые створы ворот и крыльцо.

На крыльце — в безрукавом, со складками платье сухая, опавшая телом Мария. Вот уж год, как Мария недомогает. А чем? И сама не поймет. «Поезжай до врачей», — предлагал не однажды Максим. Но Мария боится больницы. Так и мается.

Зайцев слез с мотоцикла, снял запудренный пылью пиджак, подошел к рукомойнику на заборе. И пока умывался, катая в ладонях скользкий обмылок, чувствовал цепкий и пристальный взгляд, с каким жена наблюдала за каждым его движением.

Года четыре назад, а может, и раньше Зайцев открыл для себя, что стало ему с Марией тоскливо. Заметив его перемену, Мария стала наряднее одеваться, и еду готовить вкусней, и улыбаться чаще, чем надо, — одним словом, во всем угождала ему, лишь бы вернуть былое внимание мужа. Это было мучительно для Максима. Он даже начал ее стесняться, как стесняются посторонних, которые знают все о тебе и в любую минуту могут об этом напомнить. Вся нажитая сном, едой и отдыхом сила тратилась им на работу, и для Марии, кроме усталого слова «потом», ничего у Максима не оставалось.