За родом род - [21]

— С нововыселкой, Си-им!

— Ради дела такова можно рюмку простова!

Максим распрямился, отставил топор, положив его на трубу.

— Вон вас сколько! — оповестил, стараясь выглядеть посерьезней. — Каждому коли по рюмке, так и получки не хватит!

— А ты в долг заберись!

— Дак ведь долг-то потом отдавать?!

— А ты на трубе его запиши! Труба упадет, и долг пропадет!

Нововыселку Зайцев устроил как подобает. Все село побывало в гостях.

Неделю, наверное, жил Максим, ощущая себя счастливцем. Главное, ради чего он старался целое лето, было исполнено, и теперь, как и всякому мужику, кто жадно и радостно поработал, нажив при этом большую усталость, ему предвиделся сладкий отдых. Работа в колхозе, понятно, не в счет. Не в счет ему были и хлопоты по хозяйству — приколачивать полочки, ладить забор, достраивать хлев, запасаться дровами. Главным же был для него — сам дом. Оглядывая его массивные стены, высокое, на два лестничных спуска, крыльцо, головы тесаных куриц под крышей, он испытывал мягкую слабость пригретого жизнью семейного мужика, впереди у которого, кроме хором, пригожей жены и хорошей работы, будут еще и дети.

4

Десять лет супружеской жизни принесли Максиму с Марией славу дружной семьи, ненаглядную тешенку Люську, обстроенный двор и большое хозяйство, в котором было: двадцатисоточный огород, стайка кур с петухом, корова и овцы. Самой крупной покупкой после коровы был мотоцикл. Нехватка в деньгах появилась сразу после свадьбы. Мария из клуба ушла в сельпо, где зарплата была больше. Но десять рублей дело почти не меняли. Стало ясно, что эту задачу должен взять на себя Максим. Он и взял, потому что у жителей Леденьги был нарасхват как электрик, монтер и слесарь. Убив целый вечер на чью-нибудь уличную антенну или попорченный самовар, он уходил с видом усталого мужика, которого обманули. Его догоняли, совали кто трешник, кто пятерик. Он при этом стеснялся:

— Не! Не! Не возьму! — мотал головой и протягивал деньги обратно. — Куда мне-ка с ними! Хватает своих! Даже лишка!

Ему стали верить, что он при хороших деньгах. И думать стали о нем, как о прижимистом хитреце, который, отказываясь от денег, умеет всегда унести их с собой. И только Виктор Арнольдович Пряхин увидел в Максиме попавшего в лапы нужды гордоносного человека. Не хотел бы Максим заниматься шабашками вечерами. Да так привелось. Нужда и желание с нею разделаться жили одновременно. Виктор Арнольдович был даже рад, что Максим оказался в таком положении. В энергетической службе колхоза неполадок серьезных почти не случалось, и монтер работал с прохладцей, имея немало свободных часов. Позвав однажды Максима в контору, он предложил:

— Не желаешь ли, Сим, подработать?

Это было спасением для Максима. Спасением от стыда, с каким он брал у знакомых колхозников «левые» деньги.

Виктор Арнольдович денег Зайцеву зря не платил. Время от времени он находил ему дело. Лес ли грузить на зимние волокуши, убирать ли косилкой траву, ехать ли в город за запчастями — на все Максим был сноровист. Вскоре Максим перепробовал все работы, какие имелись в колхозе. В конце концов начал даже гадать: «А теперь для какой подработки я буду угоден?»

И сегодня, с утра находясь на коровнике, где опробовал транспортер, при виде Пряхина, частым шажком продробившего по пристройке, подумал: «Пошлет, поди-ко, на сеялку. Ишь, как весну-то к теплу повернуло. Надо спешить».

Он почти угадал. Виктор Арнольдович, подойдя, утомленно пожал ему руку.

— Андрейчик уселся на задний мост, — назвал шофера грузовика, который ездил в райцентр за обменными семенами, — и вытащить нечем. Все тракторишки в полях. А Рычкову сеяться нынче.

В своей шерстяной мягкой кепке с наплывшим вперед толстым верхом, обтертом, без нижней пуговки пиджаке, старых кирзовых сапогах, морщины которых заполнены глиной, председатель был похож на битого множеством разных забот мужика.

Выслушав Пряхина, Зайцев понял, что был у него разговор с бригадиром, которому он велел отправляться к машине, однако тот отказался, сказав, что вместо себя пошлет мужиков.

Зайцеву захотелось выручить человека.

— Ладно, Арнольдыч! — Максим загрузил монтерскую сумку ключами, паяльником и вольтметром, отнес ее и аппаратную и, вернувшись, заверил: — В один час обернусь! Хоть пару мешков да доставлю! Будет чем сеять Рычкову!

Пустырем, по хрустящим молоденьким лопушкам, дошел Максим до своих хором. Выкатил из сарая лаковый ИЖ, прицепил грузовую тележку и с ревом выехал со двора. Вскоре он увидел мордастого бригадира. Марашонов ступал по середке дороги, давая знак Максиму притормозить. Зайцев выкрутил ручку газа, и мотоцикл, закудахтав, остановился.

Бригадир не умел разговаривать тихо и по привычке весело закричал:

— Дело, Максимко, есть! Ну-ко давай! Картошку свезешь на своем драндулете!

Не любил Максим Марашонова за развязность, с какой тот обращался к колхозникам.

— Ты кто? Ездовой? Запрягать-то меня так скоро!

Марашонов расхохотался:

— Ты и так запряжен!

— Не тобой! — заупорствовал Зайцев.

В глазах бригадира сверкнула искорка нетерпения.

— Двигай! Двигай, куда посылают!

— Это ты мне?

— Да не пеньку же, солено-варено!