За окнами сентябрь - [86]

Римма сразу испугалась так, что у нее задрожали руки.

— А что с ним?

— Может не узнать вас… Бывает затемненное сознание…

Вдоль длинного коридора у стен стояли койки, на них лежали полутрупы с проступившими черепами, ввалившимися глазами и, как показалось Римме, все на одно лицо. Потом она поняла, что их делало похожими общее для всех выражение отрешенности. Она бы прошла мимо Бориса, если бы Глаша не придержала ее, сказав:

— Вот он.

Борис лежал, смотря перед собой пустыми глазами. По его выпростанной на одеяло руке с длинными фалангами пальцев можно было изучать анатомию. Он всегда был худым, но это была худоба здорового спортивного человека, то, что Римма увидела сейчас, потрясло ее.

— Борис Евгеньевич, к вам жена пришла, — негромко сказала Глаша.

Он не обрадовался, даже не повернул головы. Не расслышал? Не понял? Но после паузы глухо, затрудненно выговорил:

— Дай поесть…

— Сейчас, сейчас, Боренька… — Римма поставила тарелку на стул, стоявший у изголовья, и присела на краешек кровати.

— По ложечке давайте, по маленькому кусочку, — шепнула Глаша и, зайдя за спинку кровати, немного приподняла Бориса вместе с подушкой.

Как он ел! Трудно передать это выражение жадности и наслаждения. Когда Римма его накормила, Глаша опустила подушку.

— Дай еще… Дай мне еще… — с надрывом умолял он.

— Больше нельзя, Борис Евгеньевич, — строго сказала Глаша, — теперь только через два часа. Потерпите.

У него не было сил настаивать, он покорно вытянулся и закрыл глаза.

— Идемте, — приказала Глаша, — он устал, будет спать.

С этого дня все мысли, душевные силы Риммы были направлены на Бориса: спасти его, во что бы то ни стало — спасти!

Она вставала в шесть утра, варила ему кашу или жарила оладьи из Шуриной муки, завертывала горячую кастрюльку в газеты, платки и, прихватив немного сахару, хлеба, бежала его кормить. Ее поражало, что он совсем не радовался ей, а только тянулся, как грудной ребенок к матери — источнику пищи.

Глаша осторожно увеличивала порции, и он стал постепенно оживать. Через несколько дней он встретил Римму словами:

— Дай очки, хочу на тебя посмотреть.

Она достала из-под подушки футляр с очками, помогла ему надеть. Он, придерживая их за дужки, долго разглядывал ее, вытянув тонкую, как у ребенка, шею, потом печально сказал:

— Тоже голодная… — и, не дав ей возразить, с беспокойством спросил: — Ты мне что-нибудь принесла?

Римма достала кастрюльку с ячневой кашей, заправленной хлопковым маслом, и приготовилась его кормить. Но он взял у нее ложку, сказав:

— Я сам, — набрал полную ложку каши и протянул ей. — Давай так: одну тебе, одну — мне.

— Спасибо, милый, я сыта, завтракала… — Какое счастье, что к нему возвращается человеческое…

А еще через несколько дней он дожидался Римму на площадке. Халат висел на нем как на вешалке, шея грозила переломиться под тяжестью головы, но в глазах уже появился знакомый иронично-ласковый блеск.

— Посмотри, какого богатыря выкормила, — он попытался выпятить грудь. — Правда, богатырь пока больше напоминает одра. А теперь рассказывай, разбойница, кого ты грабишь?

Узнав про ее обменные операции с Шуркой, он усмехнулся:

— Не люблю формулу: «А что я тебе говорил?», но не могу от нее удержаться. Наверно, обдирает тебя твоя подопечная как липку? — и, став серьезным, строго спросил: — Ты уверена, что продукты у нее не краденые?

В этом Римма была убеждена: Шурка не работает — следовательно, красть ей негде.

Шурка теперь приходила регулярно. Она приносила в сумке продукты и уносила мягкие вещи. Мебель еще продолжала стоять. Торговалась она истошно:

— Ну что мишка твой? И волос из его лезет, и пылище в ём! Кроме меня никто не возьмет.

Римме нечего было возразить. Кому сейчас нужны белые медведи?

— Дам за мишку… кило ячневой, кило гороха, он знаешь какой сытный?

— Опомнись, Шура! Это же ковер на всю комнату… Редкая вещь…

— И грамма не прибавлю. Ты бери, бери, пока не передумала.

Римма молчала — положение было безвыходное.

Продукты расходились с ужасающей быстротой. Готовя кашу для Бориса, она не могла не положить блюдечко маме, та, в свою очередь, заставляла есть Римму:

— Если ты свалишься, мы все погибнем. Подумай о нас.

Уходя, Наталья Алексеевна робко спрашивала:

— А Ляле ты ничего не пошлешь? Хорошо бы ей немножко чего-нибудь… Очень слабенькая…

Разумеется, Римма заворачивала несколько оладий. Приходилось больше готовить, чтобы хватило всем.

Вещи таяли. Шурка, поняв ее беспомощность, наглела и давала все меньше и меньше. Римма ломала голову, стараясь найти способ укротить ее. И однажды сообразила: «Мне продавать некому, но и ей купить негде, а она уже вошла во вкус». И попробовала рискнуть. Когда Шурка в очередной приход предложила за старинные гобеленовые портьеры, на которых были вытканы охотничьи сюжеты, полкило хлеба и кило ячневой, Римма твердо сказала: «Нет!»

— Как это — нет? — удивилась Шурка.

— Не продам. Мало даешь.

— Да кому нужны твои шторы? — закричала она и привычно добавила: — Кроме меня никто не возьмет.

Римма сделала загадочное лицо и молча пожала плечами.

— Есть у тебя кто? — забеспокоилась Шурка.

Римма с непроницаемым видом молчала.