За окнами сентябрь - [83]

— Предлагали мне тоже эвакуироваться, — продолжал он, не обращая на нее внимания. — Отказался. Считал, что здесь принесу больше пользы. Понимаете, я перед войной защитил диссертацию…

— Разговорился! — ласково прикрикнула Шурка. — А человек одетый стоит, на мороз выйдет — простудится, — и, не дав Римме проститься, потащила в коридор. Открывая дверь, она быстро прошептала:

— Ты думай, думай! В обиде не останешься.

И в конце января наступил такой день, когда Шурка представилась единственным спасением.

Утром, как обычно, Римма спустилась за водой. Раньше она приносила два ведра, теперь еле тащила одно и маленький бидон. Войдя в подъезд, она поставила ведро, чтобы передохнуть, и увидела, что на ступеньках кто-то сидит, подошла ближе и в тусклом свете зимнего утра разглядела девочку, поверх пальто закутанную в байковое одеяло.

— Что ты тут сидишь?

Девочка молчала.

— Встань сейчас же! Замерзнешь. — На лестнице было так же холодно, как на улице. — Иди скорей домой.

— Там бабушка лежит… умерла сегодня… — прошелестела девочка.

— Ты только с ней жила?

— И с мамой.

— Она на работе?

— Четвертый день не приходит…

— Где она работает, знаешь?

— На Кировском…

— Ходила туда?

— Мне не дойти… вчера карточки потеряла… — она заплакала и уткнулась в перила.

Римма присела на корточки перед ней.

— Не плачь, потерпи, — ей стало невыносимо жалко девочку. — Идем со мной. Сейчас позвоню на завод, узнаю о маме.

— Откуда у вас телефон?

— Говорю, есть — значит, есть.

Девочка медленно встала, не спрашивая, взяла бидончик, Римма ведро, и они молча, часто останавливаясь, начали карабкаться по обледенелой лестнице.

Римма вошла в комнату, сразу села, а девочка осталась на пороге, припав к косяку.

— Не выстуживай комнату. Входи, закрой дверь и сядь.

Девочка не двинулась.

Римма встала, взяла ее за плечи и попыталась втащить в комнату, но девочка, оттолкнув ее, тихо сказала:

— Не троньте! У меня вши…

— Еще не хватало! — вырвалось у Риммы.

Они с Натальей Алексеевной благодаря ежедневному тщательному мытью пока избежали этого. Римма знала, что стоит завестись хоть одному насекомому — потом избавиться от них будет очень трудно.

Девочка повернулась и ушла в коридор, Римма выскочила за ней:

— Ты куда? Стой!

— Чего мне их у вас распускать…

— Ладно, не крокодилы, справимся! Иди за мной, — повела ее в кухню. Там лежали оставшиеся от антресоли доски и ломаные стулья. Растопила плиту, налила воду в маленькие кастрюльки, чтобы скорей согрелась, принесла таз, мыло, губку. Девочка с тупым равнодушием смотрела куда-то мимо, не пытаясь ни помочь, ни помешать ей. Когда сухие доски разгорелись, Римма открыла топку и приказала:

— Раздевайся. Сожжем все, что на тебе, до последней нитки. Постепенно раздевайся: одно сожгла — снимай дальше, а то топку забьем. Холодно будет, потерпи.

— Не буду, — угрюмо ответила девочка. — Все равно умру. Все умрем…

— Знаешь, кто ты? — в отчаянии крикнула Римма. — Дезертир!

— Врете! — прошептала она.

— Фашистам сдаешься! Они хотят нас выморить, а ты — пожалуйста, будьте любезны!.. Мы жить должны! Во что бы то ни стало!

— Мамы нет… Карточек нет… Как мне?..

— Вымоешься, супу дам. В стационар постараюсь устроить.

— А потом?

— Жизненную программу позже наметим. Действуй!

Девочка наконец подчинилась, стащила с себя одеяльце, сунула его в плиту. Римма кочергой затолкала его поглубже, и пламя набросилось на него. Под одеяльцем на ней были зимние пальто и платок. Пальто в топку не влезет… Держа его щипцами для углей — воротник шевелился от насекомых, — она с трудом разрезала его на куски кухонным ножом. Огонь охотно пожрал все. Девочка, дрожа от холода, покорно стаскивала с себя бесконечные кофты и платки, совала их в топку, завороженно глядя на огонь. Зазвонил телефон. На ходу крикнув:

— Снимай все! Вода уже теплая. Сейчас вымою тебя, — Римма рванулась в комнату.

Телефон продолжал звонить. Она схватила трубку. Женский голос сказал, что звонят из госпиталя по просьбе Бориса Евгеньевича. Его вчера привезли с дистрофией. Он просит жену прийти. От себя женщина прибавила: «Уж вы подкормите его как-нибудь, уж вы постарайтесь, а то боюсь, что не вытащим, уж очень плох. Когда приедете, спросите Аглаю Викторовну — это я, его палатный, вернее, коридорный врач».

Римма оцепенела от ужаса: Боря погибает… Может погибнуть… «Нужно что-то сделать… — в смятении думала она. — Где-то достать хоть какую-нибудь еду… Но где?!. Шурка!»

Услышав Риммин голос, Шурка обрадованно спросила:

— Надумала чего?

— Приходи скорей! Как можно скорей! Все продаю. Принеси продуктов… Что можешь, только скорей.

— Сейчас буду, — деловито ответила Шурка. — Жди.

В Римме все дрожало: скорей, скорей! Может быть, Борина жизнь зависит от минут? А тут еще девочка! Торопясь, достала из шкафа чистое белье, Борину теплую фуфайку, лыжные штаны, куртку, толстые чулки, две пары Бориных носков и понесла все это в кухню. Девочка стояла в одной рубашонке, похожая на черный скореженный прутик. Голова ее была завязана тонким платочком.

— Снимай все. Вода согрелась, будем мыться.

— Я сама. Уходите! — она сжалась в комочек, стыдясь своего грязного высохшего тельца.