За оградой - [5]

В одно прекрасное утро на соседнем дворе поднялась суета. «Жиды приехали», — сказала тетка. И с этого дня наказы тетки стали строже, а щипки злее. Она утроила и без того надежную охрану: стала запирать все, что только можно было замкнуть; понавесила замков на погреб, чердак, дровяной сарай, завела во дворе еще одну собаку. «Смотри в оба, — строго-настрого наказывала теперь Маринке тетка, — слышь ты? Евреи и цыгане — все воры, слышь ты? Если еврей сунет нос во двор, собак натрави на него, собак, слышь ты? Собак евреи боятся, слышь ты? Вот тебе краюха хлеба и луковица, не смей никуда уходить, слышь ты? Если со двора пропадет что, шкуру с тебя спущу, слышь ты?»

О, как ненавистно Маринке это сиплое колючее «слышь ты?» Спереди у нее, сверху, у плеча, так кажется Маринке, образовалась круглая, как монета, ранка, натертая этим вечным «слышь ты?» Слова эти всякий раз попадают именно в это место, в него одно, и бередят, и растравляют его: «слышь ты? Слышь ты?..»

Маринка покорно наклоняет голову и слушает. А как только садовая калитка, дважды скрипнув, захлопывается за ушедшей теткой, она мигом бежит к ограде. С тех пор, как в доме поселились жиды, она целыми днями простаивает, прильнув к ограде и вглядываясь в щелку. Так стоять ей гораздо приятнее, чем сидеть, скучая, на завалинке. Здесь она видит новые лица, слышит, ничего не разбирая, странный говор: «Га-га-га, гир-гир-гир…» На земле лежат сложенные и разбросанные штабеля и кучи бревен, брусьев, досок, жердей, тесу. Есть тут и старые, потемневшие, и свежие, сияющие белизной, с выступившими каплями остро пахнущей смолы. Въезжают и уезжают биндюжники,[4] толкутся ломовики и разный люд. Между ярусами ходит низенький, толстый, волосатый человек в длинном кафтане; он суетится, кряхтит, потеет. Где она видела этого человека? Кажется, она уже его когда-то видела… Да, да, это он. Тот самый, что напугал ее, когда она сидела в сумерках в уголке и плакала. «Это и есть жид», — догадывается со страхом Маринка и продолжает смотреть. У ног жида путается кудрявый смуглый мальчуган. Он карабкается то на один, то на другой штабель, скачет по бревнам, прыгает по жердям, забирается на самый верх и щелкает кнутом, крича «гей, гей!» Волосатый в длинном кафтане прикрикивает на него, стаскивает со штабеля, дает пинка и прогоняет; мальчишка бежит с плачем домой, и сейчас же на весь двор раздается из дому визгливый женский крик: «Нино-Липа! Нино-Липа!» и еще какие-то выкрики, смысл которых непонятен Маринке… Маленький Скурипин скачет и лает. Маринка с испугом бежит на свое постоянное место — завалинку.

— Красивый, резвый мальчик! — подумала Маринка. — Неужто и он — жид?

Следующие несколько дней Маринка была занята работой в доме и во дворе. Подрезали деревья, и девочка весь день металась с места на место: спускалась в погреб, лазила на чердак, бегала по поручениям, кормила кур, готовила месиво для свиней — и за все получала щипки. С соседнего двора целый день доносился шум и грохот разгружаемых и нагружаемых телег — а Скурипинчиха злилась и щипалась, щипалась и злилась.

Когда наконец Маринка осталась одна и вернулась к своей щелке, она ничего не увидела: наваленная у забора высокая куча бревен заслоняла ей вид. До нее доносился лишь глухой и совершенно непонятный говор: «Ла-ла-ла». Маринка старалась различить голос мальчика, но ей это не удавалось.

На другой день утром, как только тетка ушла со двора, Маринка тщательно осмотрела забор по всей его длине, и в той части, что между домами, нашла дырку от выпавшего сучка, круглый глазок, недалеко от земли, как раз против соседской завалинки. Маринка стала на колени и начала смотреть. Полумрак и тишина. Между домом и забором, под застрехой чернеет маленькая полоса взрыхленной земли; она разбита на грядки, посреди воткнут заступ. Никого не видать. «Кто это здесь сеет?» — удивилась Маринка. Послышались шаги. Скурипин встрепенулся и уже собрался залаять. «Тсс!..» — поспешила Маринка удержать его и стала прислушиваться. Нет, это не шаги, а прыжки, прыжки, словно скачет жеребенок. Прыжки доносятся со стороны, все приближаясь. Спустя минуту к закоулку между забором и соседской стеной вприпрыжку прибежал кудрявый смуглый мальчик. «Он, он!» — узнала его сейчас Маринка и затаила дыхание. Мальчик весь сиял от радости и счастья. Подымая над головой зажатые горсти, он прыгал и выкрикивал: «Есть! есть! все есть!» Промеж пальцев сыпались на землю бобы, горох, подсолнухи. «Дурной!» — подумала Маринка, и еле сдерживаемый смех защекотал ей горло. Одной рукой она зажала себе рот, а другой — морду Скурипина: чувствует она по вздрагиванию его тела, что он тоже не может сдержаться и вот-вот залает.

— Что есть? — неожиданно сорвалось у нее с губ, и сейчас же она спохватилась и пожалела об этом. Мальчик вздрогнул, с легким замешательством осмотрелся кругом и быстро спрятал семена в карман. Потом, заметив дырку, тихо опустился на колени и испуганно заглянул в нее. Из дырки навстречу ему смеялся добрый, лукавый, серый глаз. Минута растерянности и смущения.

— Кто ты? — спросил он у глаза…