За кулисами "Министерства правды" - [37]

В указанных выше отчетах с 1925 г. появилась новая графа: «Потребовано марксистских предисловий».

Число их доходило до 1–2 %. Они неизменно сопровождали тогда издания трудов классиков русской исторической науки: перепад между скудной «новоречью» марксистских критиков, не говоря уже об уровне и характере претензий, и великолепным литературным стилем, серьезностью и аргументированностью доказательств, присущим дореволюционным историкам (В. О. Ключевскому особенно), производит сейчас поразительное впечатление.

Отдельные эпизоды выглядят настоящим курьезом. Например, в 1928 г. краевед В. Пылаев пытался издать в Новгороде свою рукопись «Старорусский край». По тогдашним правилам, местный инспектор препроводил ее на предварительный просмотр в Ленобллит. После долгих проволочек тот, наконец, разрешает печатать книгу, но «с вычерками и требованием короткого и не трудного (!) марксистского предисловия, так как вся книга затемняет классовую борьбу и часто пропитана косностью, а иногда специфически крестьянской (кулацкой) идеологией. Предисловие просьба выслать в Обллит». Новгородский инспектор сообщает, что автор «не может найти соответствующего критика, который бы согласился написать марксистское предисловие», между тем, как половина книги уже набрана в типографии, и он не знает, что дальше делать. Одновременно он высылает адресованное ему наивно-трогательное заявление самого Пылаева: «Прошу Вас отменить требование дать марксистское предисловие к труду «Старо-русский край. Природа и население» за отсутствием знакомств в среде марксистов, которые были бы способны дать такое предисловие…» (I — ф. 281, оп. 1, д. 35, л. 28).

После долгих проволочек книга все же вышла в Новгороде в «издании автора» (1929 г.). «Знакомый марксист» нашелся — он подписал предисловие инициалами «Н. 3.». Отметив фактическую ценность книги В. А. Пылаева, огромный материал, собранный им, он все-таки поставил книгу на «марксистские костыли», поскольку заметил в ней «некоторые потуги в сторону исторического идеализма, непонимание им современного хода истории, чрезвычайно бурного и революционного». Тем более, что автор «бежит с линии наибольшего сопротивления, бежит вспять, в объятия старины».

Палитра приемов, которые использовались предварительным контролем, была очень разнообразна и красочна… Помимо указанных выше трех основных, он прибегал и к другим, более опосредованным, имевшим профилактический характер. Среди них — внедрение, например, в состав издательств и редакций «своих», проверенных людей, которые заблаговременно могли донести о готовящихся в них «враждебных акциях», то есть подготовке ими книг нежелательных авторов или нежелательного направления. Органы Главлита заранее готовились к поступлению на предварительный контроль таких рукописей, были настороже и наготове.

Другой распространенный в эти годы прием — резкое сокращение тиражей таких книг, которые формально запретить вообще было очень затруднительно или неудобно по тем или иным причинам. Особенно это касалось продукции частных и кооперативных издательств в годы Нэпа (подробнее см. главу «Частные издательства под судом Главлита»). Позднее стали появляться особые грифы на книгах, издаваемых крошечным тиражом, — «для служебного пользования»: такая помета вообще отправляла их в спецхраны крупнейших библиотек; «Для научных библиотек» и т. п. Последний гриф ставился, в основном, на изданных в переводе на русский язык трудах зарубежных философов, социологов и политологов, главным образом предназначенных для не знающих иностранных языков советских обществоведов, занимавшихся затем беспощадной критикой «буржуазной» науки.

Карательная цензура. Главлит и ГПУ

Недавние руководители Главлита (см. «Введение») пытаются сейчас всячески доказать свою «независимость» от органов тайной политической полиции. Архивные документы не только опровергают этот тезис, но и прямо доказывают, что с самого начала, буквально в период своего зарождения цензурные учреждения работали рука об руку с ними, более того — были подчинены им, являясь своего рода филиалом служб государственной безопасности.

В коллегию, в так называемую «тройку» каждого гублита обязательно входил представитель ГПУ (оно было создано в 1922 г., заменив ВЧК). В особой инструкции, из которой даже не делалось тогда тайны, — она была опубликована в бюллетенях Наркомпроса — прямо и открыто указывалось, что «Главлит имеет право приостанавливать отдельные издания, сокращать тираж и закрывать издательства при наличии явно преступной деятельности, предавая ответственных руководителей суду или передавая дело в ГПУ» (подчеркнуто нами. — А. Б.)⁸. В ней же отмечалось: «Политконтроль ГПУ оказывает Главлиту техническую помощь в деле наблюдения за типографиями, книжной торговлей, ввозом и вывозом из-за границы и за пределы республики». На деле же эта «техническая помощь» сразу же перешла в прямое и очень жесткое вмешательство в литературные и вообще книгоиздательские дела.

Подноготная взаимоотношений двух организаций ясно и недвусмысленно раскрыта, в частности, в «Отчете Петрогублита за 1923–1924 гг.»: «ГПУ, в частности Политконтроль ГПУ, это тот орган, с которым Гублиту больше всего и чаще всего приходится иметь дело и держать самый тесный контакт. Политконтроль осуществляет последующий контроль изданий, предварительно разрешенные Гублитом и привлекает всех нарушителей закона и правил по цензуре». А далее еще интереснее: «Гублитом зачастую выполняются задания, исходящие из Политконтроля, которые он по тем или иным причинам не может взять на себя в целях конспирации, и наоборот. В отношении просмотра изданий (предварительного) также бывают случаи совещаний с Политконтролем и обязательная отсылка копий отзывов о запрещенных изданиях для сведения и установления источника получения оригиналов. В большинстве случаев последнее приходится выполнять Гублиту, как учреждению расшифрованному» (I — ф. 31, оп. 2, д. 14, л. 34). Кажется, что все. уже ясно и понятно, но руководитель петроградской цензуры полагает, что такую «тонкую» работу лучше всего поручить его сотрудникам, поскольку «Политконтроль ГПУ не всегда достигает цели» — «все, что мог бы при контроле установить представитель Гублита не установит представитель ГПУ, перед которым язык и голова слишком неразговорчивы и настороже (так! — А. Б.)». Он с некоторым — сожалением говорит далее о том, что иного выхода, как «делить» эту работу с ГПУ, он не видит, так как «штат Гублита не дает возможности взять на себя полностью эту работу» (Там же, л. 48). Позднее, в 1927 г., на «Совещании ответственных работников Ленобллита», он даже жалуется на то, что до сих пор «не налажены взаимоотношения с Политконтролем ГПУ — мы и он несем (так!) одну и ту же работу… имелись случаи, когда разрешенные нами книги задерживались Политконтролем по идеологическим соображениям» (I — ф. 31, оп.2, д. 57, л. 45).