За годом год - [8]

— Сеньор Матиас, скажите Марии, пускай обедает спокойно, я уже поела. Она просила меня покараулить ее очередь.

Соседка поднялась с табурета и посмотрела на длинную вереницу женщин. Собралось не меньше ста человек.

— Раньше пяти мы наверняка не получим. И скажите ей, что щепки тоже дают.

Матиас кивнул. Женщины расступились, пропуская его в подъезд. Сквозь щели в дверях свет причудливыми узорами проникал внутрь.

Матиас вошел в лифт и увидел в зеркале напротив свое отражение. Он был среднего роста, крепкий, широкий в плечах.

Провел рукой по лицу. На щеках была щетина.

«Надо бриться каждый день. Черная борода сразу заметна. Неопрятный вид какой-то. Кесада прав, нельзя просить работу в паршивом костюме и небритым. По крайней мере чтоб не сразу сообразили, что ты рабочий. Пускай думают, будто ты сеньорито».

Первый этаж. Привратницкая. Физиономия привратника, глаза как у филина, вечно сидит, вперившись в окошко.

— Добрый день, дон Доротео.

Он поздоровался, едва сдержав усмешку, и тихо произнес несколько теплых словечек так, чтобы привратник не услышал. В доме и на улице люди ненавидели Доротео. Все желали ему поскорее подохнуть. Но и, конечно, боялись, а потому искали его дружбы или хотя бы расположения. Никто не хотел иметь в нем врага. Рассказывали, что из-за него несколько жильцов дома сидели в тюрьме. Он донес, будто они красные.

У Доротео почти не было приятелей. Очень редко коротал он вечер с каким-нибудь жильцом под стать ему самому.

Доротео был женат и имел двух малолетних дочек. Жена его — некоторые уверяли, что она похлеще мужа, — пользуясь страхом, который Доротео нагонял на людей своим мундиром, в крик ругалась и бранилась с соседями.

Подойдя к двери, Матиас постучал по стеклу костяшками пальцев.

Изнутри донесся шум торопливых шагов. Затем раздался щелчок выключателя.

— Это ты, Матиас?

Матиас на миг задержался в полутемном коридорчике, моргая.

— Матиас, — сказала жена, — я тебя совсем заждалась. Приходил привратник за квартплатой, сказал, если завтра не внесем, нам плохо придется.

Матиас ничего не ответил. Остановился перед открытой дверью. Засунув руки в карманы брюк, он смотрел на жену, словно не видя и не слыша ее.

У Марии было широкое смуглое лицо с выдающимися скулами.

— Ох, как я ждала тебя! Узнал что-нибудь новое? Есть какие-нибудь новости насчет работы?

— Нет, никаких, — ответил наконец Матиас.

Едва приметная улыбка замерла на ее губах. Она приподняла плечи и вдруг крепко обняла его:

— Ну, ничего не поделаешь!

Он чувствовал тяжесть ее тела, повисшего у него на шее, тепло ее груди, округлость живота, шершавую кожу рук и короткое жаркое дыхание.

— Оставь, Мария. Мне сейчас не до этого.

Матиас отстранился от жены, прошел через прихожую и сел за обеденный стол.

— Сеньора Луиса передала, что можешь обедать спокойно, раньше пяти ваша очередь в угольной лавке не подойдет.

В обеих соседних комнатах раздавались шаги их жильцов, голос женщины, по имени Ауреа, высокий и монотонный, как назойливый тягучий припев. Матиас попытался разобрать слова, но тут же отвлекся, застучав своими широкими, короткими пальцами по столешнице.

— Не стучи, меня это раздражает.

Хоакин отложил газету и спросил отца:

— Ну как, удачный поход?

— Пока ничего не известно. Говорят, нас несколько сотен, кого должны проверить, так что это займет много времени. Кое-кто, конечно, останется без работы.

— Но тебе-то должны дать. У тебя нет никаких политических грехов.

— Привратник заявил, что он нас, мол, раскусил, что будто ты копал окопы для красных, — сказала Мария.

— А тебе бы следовало придержать язык за зубами. С привратником надо быть поосторожней, еще, чего доброго, впутает нас в какую-нибудь историю.

— Я ничего ему не говорила, это он сам наплел.

— Вот что. Я не желаю знать никакой политики. Прежде не желал, теперь тоже. Каждый живет как умеет. Ну, был членом ВСТ[4]. Надо же было где-то числиться. А теперь должен за это расплачиваться.

— Знаешь, отец, — доверительно сказал Хоакин, — вчера я зашел в английское посольство за бюллетенем новостей и…

Матиас быстро взглянул на сына. Услышав его слова, он даже переменился в лице.

— Я запрещаю тебе ходить туда! Понял? Запрещаю! Не хватает еще, чтобы ты втянул меня в новую историю. Если тебе нравится заваривать кашу, действуй один, а меня в эго дело не впутывай, я знать ничего не желаю. Довольно с меня моих забот, а как там идет война, мне безразлично. Я ни за тех, ни за других. У меня нет ни работы, ни денег. Понял?

— Ладно, отец, — Хоакин встал. — Не беспокойся, ищи себе свои деньги. А я пойду работать.

— Вот так и надо. Не суй ни во что носа и приноси домой деньги.

Матиас сидел неподвижно, пока Мария накрывала на стол. Неприятно задетый словами Хоакина, он безучастно обводил взглядом стены столовой. Как раз напротив висел свадебный портрет: он с первой женой. За раму, в уголке, была засунута фотография новорожденного Хоакина. От Марии, второй его жены, детей у него не было.

Столовая была просторная, с большим окном и тремя дверями. Окно, сейчас открытое, выходило во двор. Виднелась кухня соседей, живущих напротив. Одна из дверей, тоже открытая, вела в супружескую спальню. Другая, плотно притворенная, отделяла комнату, которую снимала Ауреа с двумя племянниками. Третья дверь, всегда распахнутая настежь, вела в коридор и прихожую. Донья Пруденсия, другая их жиличка, занимала маленькую комнату с отдельным входом из коридора. Рядом с этой комнатой располагались кухня и уборная.